И целоваться он уже просто так не лез, а, как истинный джентльмен, всегда предупреждал о своих намерениях.

— Гоша хороший, — говорил он. — Давай поцелуемся.

И только после этого лез целоваться, видать эта игра ему очень нравилась. И теперь уже не его вина, если некоторые его не понимали, и не хотели играть с ним в эту игру. Тех, которые не отвечали на его поцелуи, он, по-прежнему, больно кусал за губу.

Гоша был истинным джентльменом. Он не доставлял Лиле никаких неудобств. Не поднимал ее с утра пораньше своими криками, как обычно делали другие попугаи, и Лиля даже не накрывала на ночь его клетку темным платком. И вечером его не нужно было загонять в клетку. Золото, а не птица. Вечером, во всех комнатах, кроме Лилиной, выключали свет, и Гоша перелетал в Лилину комнату. Потом Лиля выключала верхний свет, оставляя только ночник, и Гоша самостоятельно садился в клетку. Он понимал, что пора всем спать. И до самого утра не издавал ни звука, даже в свой любимый колокольчик не звенел. Просыпался он конечно намного раньше, чем Лиля, но вел себя очень тихо. Ходил по клетке и поглядывал на спящую Лилю, ожидая, когда она проснется, даже внутри клетки не перелетал с жердочки на жердочку, чтобы не шуметь. Но стоило Лиле только открыть глаза, как Гоша тут же начинал разговаривать.

— Гоша кушать хочет, — говорил он. — Иди кушать Гоша. Кушай птичечка.

Иногда, по выходным, Лиле сразу вставать не хотелось, хотелось еще немного понежиться и поваляться в постели. Видя, что его не собираются кормить, Гоша пускал в ход тяжелую артиллерию, он начинал звонить в колокольчик, да так, что Лиле с постели приходилось подниматься, и обновлять ему корм в кормушке.

Гоша был у нас четвертым членом семьи. И кушал он не только у себя в клетке, но и вместе с нами за столом на кухне. Когда мы шли кушать, он, вслед за нами, залетал на кухню и садился на люстру.

— Гоша, ты кушать хочешь? — спрашивал он. — Гоша, иди кушай.

Пришлось ставить на столе маленькую тарелочку и для него. Он садился на край тарелочки, клевал то, что ему положили, но кушал плохо, больше разбрасывал по столу. Тогда Галя перестала давать ему еду, а стала наливать в блюдце чай.

— Гоша, иди пить чай, — приглашала она его.

Чай Гоше нравился, и он пил его с удовольствием. Сидя на краю блюдца, он набирал чай в клюв, потом поднимал голову вверх, и, немного так постояв, чай проглатывал.

— Пьять чай, — говорил он после этого, и опять набирал чай в клюв.

Он не просто повторял эту фразу, а четко привязал ее к конкретному действию. Как только Галя говорила: «Гоша, пойдем пить чай», он сразу летел на кухню, садился на люстру, и говорил: «Пьять чай, пьять чай». Мозги у Гоши, без всякого сомнения, были, и работали хорошо.

Вместе с Гошей по вечерам мы и телевизор смотрели. Мы сидели на диване, а Гоша бегал за нашими спинами по спинке дивана. Галя придумала с ним новую игру. Она, перебирая двумя пальцами по спинке дивана, изображала движение руки по направлению к Гоше, и говорила: «Поймаю, поймаю Гошу. Поймаю, поймаю птичку». Гоша, радостно чирикая, убегал от ее руки, а потом снова возвращался, и опять убегал. Эта игра ему тоже понравилась. Через некоторое время он уже сам просил поиграть с ним в эту игру. Он подходил к Галиной руке, теребил ее клювом и говорил: «Помаю, помаю птичку», и делал вид, что убегает. Как-то, в комнату залетела большая муха, и села на ковер недалеко от Гоши.

— Пти-чеч-ка, — удивленно сказал Гоша. — Помаю, помаю птичку, — продолжал он, и начал потихоньку подходить к мухе.

Муха перелетела немного дальше. Гоша опять начал к ней подкрадываться.

— Помаю, помаю птичку, — не переставая говорил Гоша, преследуя муху.

А потом Гоша, как-то случайно, забрался за занавеску, закрывающую окно, и обнаружил, что там тоже есть птички, то есть мухи. Вот с ними он теперь и игрался, и из-за занавески слышалось: «Помаю, помаю птичку». Как-то Лиля обнаружила, что Гоша гуляет за занавеской, а в окне полностью раскрыта форточка.

— Мама, что ты делаешь, зачем ты открыла форточку? Гоша ведь мог улететь через нее.

— Да куда он улетит? Что ему там делать? — не хотела признавать свой промах мама.

Но после этого начала учить Гошу говорить фразу: «Гоша Шлома». Через некоторое время Гоша выучил и это.

— Ну вот, — с гордостью сообщила она нам, — теперь, если Гоша и улетит, он скажет, что он Гоша Шлома, и нам его принесут.

Были у Гоши свои отношения и с пылесосом. У нас тогда был мощный пылесос «Тайфун», громкий звук которого Гоше явно не нравился. Когда включали пылесос, бедный Гоша даже вздрагивал от неожиданности.

— Ты чего кричишь? — спрашивал он. — Кушать хочешь?

Гоша запоминал даже те фразы, которым его даже не учили. Я сделал музыкальный звонок, который издавал трель канарейки. Когда раздавался звонок, Галя обычно говорила: «Кто это к нам пришел?», а потом вошедшего спрашивала, зачем он пришел. Гоша и это запомнил, и когда слышал трель канарейки, сразу спрашивал: «Кто пришелочка? Ты чего пришел?».

В это время к нам приходил в гости Андрей, сын моего знакомого по Оренбургу, который тогда учился в военном училище. Галя решила пополнить Гошин словарный запас еще одной фразой.

— Это Андрюша пришел, — учила она попугая, когда из прихожей слышался голос Андрея.

После этого Гоша стал Андрея узнавать.

— Андрюша пришел, — начал говорить Гоша, когда слышал голос Андрея.

Галя начала учить Гошу более сложным фразам: «Папочка, отдай Галочке получку!», и «Папочка, ты где был? Ты что пил? Ах ты пьяница!». Обе фразы попугай очень быстро запомнил, но произносил их немножко на свой лад.

— Папочка, дай Галочке палочку, — говорил он.

Услышав эту фразу, соседка была в шоке.

— Галя, что он такое говорит? — в ужасе спросила она. — Что он имеет в виду? То, что я думаю? Кто его этому научил?

— Ира, это у тебя дурные мысли в голове, а не у попугая. Я учила его говорить: «Отдай Галочке получку», а он все перепутал.

Потом все, кто слышал от попугая эту фразу, понимали ее точно так же, как и соседка Ира, и перед всеми Гале приходилось оправдываться.

Как-то из Оренбурга приехала мать Андрея, Альбина Ивановна, чтобы навестить сына, и остановилась у нас. Вечером пришел к нам и Андрей.