«Зарвавшийся солдафон» на миг успокоился. Может, показался ему заговор? Может, в самом деле — паранойя?

— Ну, если культ оставим на потом, то я согласен. Вещай, Валентин Пантелеич!

— Татарина с гнусным голосом сами трогать не будем. Нам одной обозленной Ботанической — за глаза, на всех спецназа не напасешься. Пусть чкалы пока радуются: напрягу я своих дипломатиков, верительные грамоты, красочные церемонии и прочие протокольные прыжки с ужимками обеспечим в лучшем виде. Власть должна быть признанной и легитимной. Параллельно же нужно осторожно поработать с недовольными, которых Артур от «царской» кормушки отодвинул.

— Таких — пруд пруди, — согласно кивнул генерал.

Валентин Пантелеевич, недовольный тем, что его перебили, сморщился, как вяленый помидор, и проворчал:

— Таких по определению полно везде и всегда. Кормушка не безразмерная, а вот голодных рож вокруг — превеликое множество. Итак, обиженных негласно приласкаем, вооружим и, конечно, научим, куда это оружие направить.

— Готовим мятеж обделенных?

— Молодец, Ростислав, в твоем мозгу еще остались не пораженные денатуратом крошечные участочки серого вещества… Честолюбивый сын татарского народа должен сгинуть в пламени «карманной» революции.

— А наш спецназ огнем и мечом восстановит пошатнувшийся «конституционный» режим?

— Господи, Генрих! — устало прошипел старик. — Проговаривая вслух очевидные вещи, ты не выглядишь умнее. Последнему служаке ясно, что бунт подавим, зачинщиков казним, сопричастных накажем, а на престол в качестве вечного «временщика» посадим дуралея Ростика.

— А что, исполняющий обязанности царя — неплохой карьерный рост! — заливисто захохотал Ростислав Григорьевич. — Мне нравится. Одного понять не могу: не слишком ли много чести для вонючей заштатной станции? Столько возни и ради чего?

Дед что-то недовольно высказывал недалекому «Ростику», но генерал уже не слушал. Пантелеич на его стороне! Это даже не полдела — больше! Пантелеич — авторитет, и если он ворчит, но Вольфа поддерживает, остальные призадумаются, за кого играть…

Итак! Белые фигуры сильно прорежены, их офицеры расколоты на два лагеря, лояльные — поражены безумием и слабостью, а пешки дезориентированы. Но король скинул с себя пелену боли и немощи.

Теперь нужно два хода. Первым — очистить свои ряды. Перевешать предателей, взять все бразды в свои руки. А потом… Потом заново всмотреться в далекий неприятельский берег.

Пятнадцать лет вынужденного мира окончены. После того как военная машина будет прочищена и смазана, офицеры докажут свою верность, бойцы пройдут тренировки, а старые союзники и новые вассалы будут призваны под знамена, неоконченная древняя война будет продолжена.

Война до победного конца. Война на уничтожение.

Генрих Станиславович улыбался.

* * *

Странное путешествие Ивана через непроходимую границу Пояса Щорса никак не шло из головы младшего Федотова. Что это было? Как дозорный смог преодолеть барьер, недоступный ему, Живчику? Что увидел по ту сторону? Костя выспрашивал друга, но в ответ получал лишь неопределенное подергивание плечами и упрямое молчание. В лучшем случае: «Я ничего не помню».

«Да что, черт возьми, с ним происходит?!» — безмолвно вопрошал себя растерянный и оттого злой Костик.

Происходящее все больше напоминало дурной сон, от которого никак не удается проснуться. Нити событий, их бесконечная, бессмысленная череда переплетались в причудливый, невозможный клубок, а единственный верный союзник все глубже погружался в какой-то наркотический транс. Иван шел совершенно безучастно, не обращая внимания на надоедливого друга, мешающего… Впрочем, как и чему он мешает, Федотов понять был не в силах, Мальгин же упорно отмалчивался. Бесполезный поток пустых размышлений прервался Ванькиным еле различимым шипением:

— Тихо! Стой!

Дозорный застыл в предупреждающей позе, вскинув правую руку в красноречивом жесте. Он что-то почувствовал и теперь, казалось, напряженно всматривался в темную даль.

— Живчик, ты слышишь?

Костя отрицательно мотнул головой:

— Что там?

По своему новому, раздражающему обыкновению Мальгин ничего не ответил, лишь пристальней уставился вперед.

Опасения Ивана оказались не напрасными — вскоре на пустыре показались смутные движущиеся тени. Они не скрываясь, без спешки приближались к людям и остановились только, когда до двуногих оставалось не более пятнадцати метров.

Незваными гостями оказались небольшие зверьки, внешне походившие на доисторических броненосцев, изображения которых Живчик видел в старой иллюстрированной книге о животном мире Южной Америки. Вытянутые приземистые тушки так же покрывали толстые панцири из роговых пластинок, однако были и отличия: в местах сочленения пластин отчетливо проглядывались торчащие коротенькие отростки, больше всего, напоминающие присоски на щупальцах гигантского головоногого паука, нежно прозываемого в народе «Осьминожкой».

Назывались зверюги довольно странно — «коптилками», «чернильницами» и «туманками». И если первое прозвище хоть как-то объяснялось жиденьким темноватым дымком, выделяемым ими при дыхании как раз через «дымоходы»-присоски, то происхождение «чернильницы» или «туманки» припомнить не удавалось.

Около минуты броненосцы усиленно нюхали воздух, водя вытянутыми треугольными мордами из стороны в сторону и подслеповато таращась крошечными глазками-бусинками на двух застывших в ожидании людей. Затянувшуюся паузу нарушил самый длинномордый из них: вытянув некоторое подобие кожистых «губ» в комичную трубочку, он негромко, но отчетливо «прокрякал» нечто совершенно унылое и немелодичное. Оставшиеся твари отреагировали немедленно — задышали глубоко и шумно, словно кузнечные меха, и воздух вокруг них тут же потемнел. Причем чем дольше они дышали, тем непроглядней становилась окружающая тьма. В считаные секунды друзья оказались в плотной пелене абсолютно «чернильного» тумана.

Мальгин открыл стрельбу из пистолета, видимо ориентируясь на обострившийся от вынужденной слепоты слух.

— Ванька, ты их пулями не возьмешь, зато меня зацепишь! — закричал Живчик и от греха подальше кинулся наземь. Стрелять по броненосцам из «Макара» не было никакого смысла — во-первых, бесполезно, а во-вторых, опасность теперь исходила не от них. Припав ухом к земле, Федотов отчетливо различал топот множества ног или лап, стремительно приближавшихся к «туманности» со всех сторон.

Кто же устроил им ловушку? Память, пробуксовывавшая под напором адреналина, бессильно выдавала бессвязную информацию, значение которой сводилось к банальному: «скоро здесь будет полным-полно зубастых, кровожадных хищников». Стая заурядных и не особо сильных гадов, неспособных ничего противопоставить человеку среди бела дня, легко одолеет их в этом непроглядном чернильном мареве…

Стоп! Сознание уцепилось за какую-то малозначительную деталь… «„Туманки“… „манки“. Черт! Думай, голова, думай!»