Через минуту все заказанное стояло на столе, причем мулат, желая выказать уважение к американским клиентам его заведения, у них на глазах протер прозрачные стаканы своим передником.

— Не маловато ли закуски? — Штейн показал глазами на сыр, посыпанный нарубленной зеленью. — Может, стоит заказать мясо или хотя бы рыбу?

— Мясо? — переспросил Леммингроуд. — В такую жару? А с рыбы меня уже тошнит.

— Извините мне мой интерес, мистер Леммингроуд, но что же вы такое написали? Чем, так сказать, потрясли мир?

— Эрни, — поправил Леммингроуд. — Зовите меня Эрни. А я вас буду звать Олегом. Идет?

— О'кей, — согласился Штейн.

— Я написал «Про кого играет церковный орган».

— Рассказ?

— Роман!

— Вот как? Целый роман? — восхитился Штейн. — Молодец. И про что этот роман.

— Про Испанию.

— Понимаю. Коррида, тореро, сомбреро, Барселона, фламенко, кабальеро…

— Нет, — Леммингроуд налил себе вторую порцию рома. — Про войну.

Штейн еще при первом, самом поверхностном знакомстве, заметил, что бутылка, которую Леммингроуд принес с собой, была уже почата по крайней мере на треть. Поэтому он внимательно смотрел, как вдумчиво и последовательно набирается великий американский писатель. Штейн знал это произведение. Роман «Про кого играет церковный орган» вышел перед самой войной, в сороковом году, и был запрещен к изданию в СССР. Штейн смог прочитать его только во время своего заточения в американском посольстве в Стокгольме, благо посольская библиотека была укомплектована в основном американскими же авторами. Штейн прочитал роман и не понял, почему он вдруг стал так популярен на Западе. В Советском Союзе ежедневно происходят события пострашнее описанных в этом романе, но никто из граждан СССР не считает свою жизнь подвигом. Какие-то вонючие испанские партизаны воюют против хорошо вооруженных регулярных войск, и никто из них не может внятно объяснить смысл лозунгов «Свобода или смерть» или «Но пасаран!». Никто из этих партизан, которые сильно похожи на обыкновенных придорожных разбойников, не может объяснить смысла той войны, которую каждый из них ведет неизвестно для чего. Но роман был издан в нескольких странах и сделал имя Леммингроуда известным. Штейн слышал о нем, читал его произведения, но не считал их ни талантливыми, ни даже просто умными. Однако ему было интересно познакомиться с мировой знаменитостью, вот так запросто разгуливающей по кубинским пляжам в сандалиях на босу ногу с бутылкой рома в руке.

— Не читал, — с сожалением в голосе соврал Штейн. — А еще что написали?

— Много чего. Например, «Пожилой человек и много воды». Мне за него дали Пулитцера.

— Кого? — не понял Штейн.

— Пулитцеровскую премию.

— Не читал. А еще?

— «До свиданья, танки», «Гибель перед полуночью», «Проигравший заграбастает все!», «Перед озером, на жарком солнцепеке», — Леммингроуд стал перечислять свои произведения, которые были известны всему «цивилизованному» миру.

— Не читал, — казнил писательское тщеславие Штейн.

Леммингроуд обиделся. Он привык к славе, к тому, чтобы им восхищались или хотя бы узнавали. Незнание собеседниками его произведений он воспринимал как проявление невежества. В его представлении только три вещи в этом мире были достойны прочтения — букварь, Библия и его собственные романы.

— А что же вы читали, любезный мистер Штейн? — неприветливо спросил Леммингроуд, наливая себе третью порцию рома.

— Ну, не знаю… — Штейн закатил глаза, вспоминая. — «Хижина дяди Тома».

— Прекрасно! — ядовито заметил Леммингроуд. — Вы прочли это еще в школе или уже в колледже?

— «Американская трагедия», — не обращая внимания на сарказм, продолжил Штейн. — Почти всего Джека Лондона и Брет Гарта. Да у вас в Америке не так уж и много хороших писателей.

Заметив, что брови Леммингроуда поползли вверх и он стал как-то подозрительно раздувать шею, Штейн поправился:

— Ну, кроме вас, конечно, дорогой Эрни. Обещаю вам, что в следующий свой отпуск обложусь вашими книгами и прочту вас всего насквозь. Обязательно и непременно.

Леммингроуд поставил локоть на стол и показал кулак.

— Давай.

— Что я должен давать? — не понял Штейн, глядя на сбитый кулак.

Леммингроуд уже изрядно выпил, но еще твердо держался в седле. Пока нельзя было понять, сколько в нем плещется рома, сто граммов или целый литр.

— Давай, — предложил Леммингроуд. — Побори меня на руках.

— Пожалуйста, — согласился Штейн.

Они поставили локти на стол, придвинули их ближе друг к другу и сжали ладони, как при рукопожатии. Свободную левую руку Леммингроуд предложил положить на затылок, чтобы не помогать себе, держась ею за край стола. Условия были приняты, и Штейн, хоть и с видимым усилием, но почти сразу же положил руку Леммингроуда на стол.

— Чертов юрист! — зарычал Леммингроуд. — Судя по хватке, ты выделывал сыромятные ремни. Чуть кисть мне не сломал!

— Извините, Эрни, но не я предложил эту дурацкую затею.

— Откуда вы родом?

— Стокгольм, штат Швеция.

— И что, у вас в штате все такие здоровяки?

— Нет. Только в графстве Норвегия.

Штейн наслаждался тем, что всемирно известный американский писатель явно хромал по части географии собственной страны.

— Не слыхал, — тряхнул головой Леммингроуд. — На каком побережье ваш штат? На западном или на восточном?

— На северном.

— На северном? — повторил Леммингроуд, что-то соображая. — Но позвольте, там же Канада! Так вы — канадец? Я так и знал. Чертовы лесорубы!

Леммингроуд в восторге от своей догадки хлопнул себя по ляжке и налил себе еще рома Штейн не стал спорить по поводу своего якобы канадского происхождения, но, желая поддеть собеседника еще сильнее, спросил:

— Так вы сами-то откуда родом, напомните.

— Оак-Виллидж, — с гордостью повторил Леммингроуд, отрыгиваясь после рома.

— Не слыхал.

— Штат Иллинойс! — напомнил Эрни, раздосадованный тем обстоятельством, что кто-то в мире смеет не знать, где именно находится его родной город с населением аж в семь тысяч чистокровных американцев.

— Иллинойс? — переспросил Штейн, наморщив лоб, будто вспоминая. — Тоже никогда не слыхал. Вы уверены, что это в Америке?

— Штат Иллинойс?! — глаза Леммингроуда увеличились в размерах, а сам он начал багроветь так, что это стало заметно даже сквозь загар.

— Хорошо, — примирительным тоном сказал Штейн. — Я действительно никогда не слышал о таком штате, но скажите же, ради бога, это хотя бы в Западном полушарии?