– Ну что, Симаков, пропали твои грины?

– Вы о чем? – вскинулся Ангел.

– Ну, ты ж заказ оплатил.

– Какой? – недоумевал Симаков. Но недоумевал плохо. Все же, как ни крути, опыт – дело наживное.

У Ольги было такое лицо, как будто она собиралась заплакать. Не получалось у девчонки легко пропорхать меж двух огней.

– Сам знаешь какой. Плакали твои денежки, Симаков.

– Но что случилось?

– Не переживай так. Ничего не случилось. Все живы-здоровы. Ты же видишь. Вот только бабки ты потерял. Так что в следующий раз делай заказ аккуратнее. А то потеряешь не только бабки.

Собравшиеся очень внимательно вслушивались в диалог, и Ангел понимал, что теряет остатки кровью заработанного авторитета.

– Не знаю, про что вы, Федор Сергеевич. Но в серьезных делах никому ничего поручать нельзя. Надо все делать самому, – с ясно читаемой угрозой сказал он.

– Да уж, постарайся, Симаков. Хотя думаю, что сам ты только в сортир сможешь сходить. И то если без запора. А так Хоря вызовешь, с клизмой.

Воспитанники оценили малопритязательный юмор вожатого. Ангела не любил никто.

Впрочем, и сам Ангел, и Хорь остались полностью спокойны.

– Спасибо за советы, Федор Сергеевич. Теперь я могу не бояться за свое будущее.

Федор остался недоволен разговором. Зря раскрыл карты. Да и шутки на Васькином уровне ни к чему. «Скоро сам стану Ангелом», – некстати подумал он. И заставить Симакова взорваться тоже не удалось.

Значит, фитиль будет тлеть и дальше. Только теперь Ангел будет тоньше и осторожнее. То есть опаснее…

Прошла еще неделя, а новых происков не было. Федор даже подумал, что Ангел сдался. В конце концов, этот щенок – пока еще не дон Корлеоне. А всего-навсего воспитанник в лагере для трудных подростков.

Впрочем, такие мысли ничуть не умаляли совершенно взрослую ненависть Федора к Олегу Симакову. И его не менее взрослое желание сделать Ольгу Королеву своей единственной избранницей. Примерно так, как четверть века назад это сделал его отец с его мамой. Нет, она, слава богу, не была малолетней проституткой. Обычная молоденькая доярка из обычного колхоза «Тридцать лет без урожая».

Красивый молодой курсант, сын высокопоставленных родителей, приехал в их деревню на сельхозработы. В то время, наверное, только Генеральный секретарь ЦК КПСС не ездил помогать крестьянам собирать помидоры.

И тоже все говорили, что они не пара и что ничего хорошего из мезальянса не получится. Официальная пропаганда, конечно, твердила о мире поголовного братства. Но социальное расстояние между будущим офицером, сыном начальника эмвэдэшного главка, и дояркой было несравнимо большим, чем между дочкой американского президента и сыном бродвейского безработного.

И ничего! Все получилось как надо. По крайней мере ни папа, ни мама по прошествии лет не жалеют о произошедшем и его последствиях.

А чем он хуже? Федор уже привык втайне смотреть на Ольгу как на свою единственную. Тем более что смотреть на нее было чрезвычайно приятно. Ревность его особо не мучила: к прошлому – глупо. А в настоящее время вряд ли у Ангела будет возможность к ней лезть. Все на виду.

А после лагеря Федор что-нибудь придумает. Может, она просто переедет к ним. Родители поймут.

В том, что Оля его любит, Федор не сомневался. Ему было бы сложно предъявить какие-то вещественные доказательства. Но он не сомневался, и все.

– Значит, так, – сказал Толмачев. – Съездишь в поселок. Отвезешь личные дела в УВД. Зайди в профком, пусть овощей побольше возят, лето ведь! И спроси, когда прачечную запустят: люди уже два срока после бани на грязное ложатся. Ну, вроде все.

– Есть! – лихо отрапортовал Седых и крутнулся через левое плечо. Сегодня у него было хорошее настроение.

Толмачев больше не напоминал Федору о досрочном отпуске. Он был и сам рад, что все так получилось: Седых был отличным работником, а порядок в лагере, столь нужный Николаю Петровичу, и без сделки с Ангелом его вполне устраивал.

Транспорта лагерю дефективных не полагалось, и Федор, пешочком дойдя до деревни, пристроился там на попутку до станции. Далее – электричка, и еще немного автобусом.

Вот он и в поселке. Совсем недалеко от его города, а разница чувствуется сразу. Все жители трудятся на трех текстильных фабриках. Что они на них делают, Федор не знал. Точнее, не помнил, потому что в свое время, в седьмом классе, их возили сюда на экскурсию.

Все население поселка было привозным и называлось «лимита». А молодые девчонки назывались «шпульки». Федины одноклассники, более продвинутые, нежели он, рассказывали, что «шпульки» в цехах белья не носят, надевая халаты на голое тело. И такое там прямо на складе (полном мягких тканей и мягких же мешков с шерстью) вытворяют, что у парней даже от рассказов дух захватывало!

Федор же слабо представлял, как решаются проблемы секса на текстильном производстве. Из экскурсии ему запомнился лишь оглушительный, давящий прямо на мозг стрекот сотен станков и мотающиеся между ними девчонки.

Короче, репутация у жителей поселка в глазах более благополучных горожан была не очень. Они платили городу тем же, приходя драться на воскресные танцы. Правда, в городе собрать парней «под ружье» было несравнимо проще, потому что на фабриках нещадно эксплуатировался в основном женский труд.

Удачливые лимитчицы, закончившие вечерние институты или успешно вышедшие замуж, старались не оставаться в поселке. И точно так же, как старательское сито, отсеивая пустую породу, задерживает тяжелые самородки, казармы поселка задерживали на всю жизнь неудачниц и неудачников. Получалось старательство наоборот.

Отдельно – про казармы. Их здесь было несколько. Все – ровесницы фабрик. Какой девяносто шесть лет, а какой и сто восемь! Год основания дотошные капиталисты кирпичами выводили на фронтонах.

Казармы были пятиэтажные, из тяжелого дореволюционного, с клеймами, кирпича. Вход был один, посередине. От него шли коридоры вправо и влево с выходящими на них комнатенками. Коридоры кончались огромными многоконфорочными кухнями (до газа там были десятки керосинок и примусов) и не менее грандиозными многотолчковыми туалетами.

Девочки воспитывались на кухнях, мальчики – в туалетах, где их батяни и братовья были почти свободны от докучливых, рано состарившихся жен.

Мало у кого в семье кто-либо не сидел. В основном – по «хулиганке», но были и по серьезным статьям: расположенный рядом благополучный город прямо-таки притягивал к себе огромным количеством квартир, забитых невиданным в поселке добром.

Да, еще о полах. Полы в коридорах и лестницы в казармах были металлические! Сплошные, из дырчатого металла: женские каблучки то звонко цокали, то проваливались. Так что любое позднее возвращение обсуждалось всем этажом.