Консервация сельскохозяйственной политики создала много других проблем в развивавшихся опережающими темпами государствах Восточной Азии. Как правило, это свидетельствовало о явно ограниченных способностях политиков справляться с динамичной природой экономического развития. Тот факт, что правительства оказались способны последовательно проводить земельную реформу и внедрять необходимую для нее вспомогательную инфраструктуру в качестве стратегии для начала развития, еще не означал, что они и дальше проявляли себя как прирожденные эксперты на последующих этапах процесса развития. Они обнаружили, подобно быстро развивавшимся после Второй мировой войны переходным экономикам Европы, что знания о государственном регулировании и знания о государственном дерегулировании – это не одно и то же. И хотя трудности с регулированием таковы, что лишь немногие страны, преодолев их, попадают в число успешно развивающихся, трудностей с дерегулированием ничуть не меньше.

Несмотря на недавние проблемы аграрной политики в Северо-Восточной Азии, это ничуть не умаляет воздействия, оказанного первоначальной земельной реформой домашних хозяйств на сельскую и затем на промышленную экономику. Семейное фермерство создало два крайне благотворных эффекта, которые нельзя было бы получить иным образом.

Первый эффект связан с максимально полным использованием рабочей силы в сельском хозяйстве с целью получения как можно более высоких урожаев. По словам Майкла Липтона, «в ранний период экономического развития, когда рабочей силы в избытке, а возможности для денежных накоплений ничтожны, мелкое фермерство особенно перспективно, поскольку является частью экономики, в которой потенциально скудные инвестиционные ресурсы будут поддержаны щедрыми затратами человеческого труда»{140}. Возросшая сельскохозяйственная продуктивность затем трансформируется в покупательную способность сельского населения. Сельчане смогли приобретать товары, производимые развивающимся промышленным сектором. Земельная реформа создала нечто вроде «потребительского шока», когда денежные средства, потраченные на товары повседневного спроса местного производства, волнами прокатываются по экономике. Возросший объем сельхозпроизводства также помогал странам расплачиваться за импортные технологии, необходимые для индустриализации.

Второй эффект земельной реформы не был связан с производством и потребительским шоком, но в сочетании с ними создал еще одно экономическое преимущество. Речь идет о высокой социальной мобильности населения как следствии исходного равного распределения основного общественного актива, не связанного с человеком, – земли. Люди при этом не только конкурировали друг с другом на равных, но могли всерьез поверить в свои шансы на успех. Они его и достигали. Символично, что две ключевые исторические фигуры Южной Кореи, о которых пойдет речь в следующей главе, – президент Пак Чон Хи и основатель корпорации Hyundai Чон Чжу-ён – оба были сыновьями крестьян, как и еще одна ключевая фигура – Ким Дэ Чжун, возглавивший борьбу за демократию и социальное развитие. Самый известный на Тайване промышленник Ван Юн-цин из компании Formosa Plastics Group – еще один выходец из фермерской среды, как и многие его конкуренты-предприниматели. Чэнь Шуйбянь, возглавлявший продемократическое движение на острове и ставший в 2000 г. первым президентом Тайваня, не принадлежавшим к партии националистов, был сыном крестьянина. В континентальном Китае первые предприниматели в 1980-х гг. в подавляющем большинстве имели сельское происхождение{141}. Такой тип социальной мобильности в бизнесе и политической жизни практически неизвестен в Юго-Восточной Азии, где из поколения в поколение по-прежнему хозяйничают элиты. Главная причина этого состоит в том, что при распределении земли справедливость никогда там не соблюдалась, а потому никогда и не приводила к созданию общества с широкими возможностями. В отношении социальной мобильности государства Юго-Восточной Азии во многом похожи на Латинскую Америку, где земельная реформа тоже провалилась.

После Второй мировой войны прогрессивные политики в Северо-Восточной Азии и сторонние наблюдатели, такие как Вольф Ладежинский, распознали способность земельной реформы наносить удары одновременно на экономическом и политическом фронтах. Перераспределение земель послужило запалом для самого впечатляющего экономического развития, которое только видел мир, и ослабило привлекательность воинствующего коммунизма и прочих революционных движений.

Однако, несмотря на свою демократическую и рыночную направленность, земельная реформа всегда воспринималась с предубежденностью политической элитой главенствующей в мире державы – Соединенных Штатов Америки. После Тайваня в начале 1950-х гг. США больше ни разу не подталкивали всеобъемлющую земельную реформу в Азии, за исключением сильно запоздавшей программы, объявленной Южным Вьетнамом в 1969 г., когда Вашингтон уже собирался удирать из страны. Земельная реформа в Южном Вьетнаме следовала тому же неудачному сценарию, что и легкомысленное вмешательство США в дела Китая в 1948 г. Повсюду в Юго-Восточной Азии США предпочли сохранять статус-кво, даже если это оборачивалось вспышками терроризма и крестьянскими восстаниями в каждом крупном государстве региона. И эти страны по сей день доставляют Штатам немало проблем, хотя и являются их союзниками в международной политике и следуют их национальным интересам. Земельная реформа по-прежнему игнорируется как слишком сложная для реализации, хотя земельное неравенство и функциональное расстройство сельского хозяйства приводят к образованию наиболее опасного для окружающего мира общественного строя. Самым наглядным примером тому, пожалуй, является Пакистан.

Что касается внутренней политики Соединенных Штатов 1950-х гг., то прорыночные идеи Ладежинского и его коллег представлялись недалекими политиками правого крыла как социализм, пробирающийся с черного хода. После победы республиканца Дуайта Эйзенхауэра на президентских выборах в ноябре 1952 г. политическая атмосфера в Вашингтоне стала крайне неблагоприятной для сторонников принудительного перераспределения земли. «Антикоммунистическая» клика Джо Маккарти набирала силу с 1950 г., а избрание президентом Эйзенхауэра принесло им поддержку наверху. В ноябре 1954 г. Ладежинского понизили в должности и перевели на рутинную работу в министерстве сельского хозяйства «по соображениям безопасности». Поводом к этому, по словам министра Эзры Тафта Бенсона, послужили следующие основания: у Ладежинского в Советском Союзе осталось три сестры, что, как утверждалось, делало его потенциально уязвимым для давления со стороны Советов; он приезжал в СССР в 1939 г., а после переезда в США непродолжительное время работал переводчиком в американском представительстве одной из советских торговых фирм. Бенсон также открыто заявил журналистам, что сам он не одобряет идею земельной реформы, хотя и признал, что плохо разбирается в деталях ее проведения в Северо-Восточной Азии{142}.