– Мама говорит, он раньше дорожным инспектором был, – прошептал Джереми и наклонился поближе к Милли. – Но его уволили. Оказалось, он что-то со счетчиками делал, чтобы в сто раз больше штрафов выписывать.

Милли решила поглядеть на Дерека и выползла из-под стола. Дерек стоял к ней спиной, но она его узнала: это он говорил по телефону. Рубашка заправлена в штаны, а на штанах – ни единой складочки…

Дерек принялся протирать столы, потом протер стулья, стены и все, что только можно, как будто соревновался сам с собой.

За одним из столов сидела чумазая малютка, мама которой стояла в очереди у кассы. Дерек быстро стер кашу у крохи с лица. Та удивленно замерла и вдруг – как разревется! Дерек пошел прочь и, проходя мимо ее мамы, бросил:

– Плакать в вагоне-ресторане запрещено.

– Дорожные инспекторы попадают в ад, – заметила Милли, забираясь обратно под стол.

– Что?

– Папа сказал.

– А-а.

Под стол заглянула тетенька, которая угостила Милли шоколадной коалой.

– Ты уже друга себе нашел, Джереми?

– Она мне не друг.

Тетенька присела рядом.

– Значит, подружку.

– Фу! Мам!

Она улыбнулась Милли, и Милли улыбнулась ей в ответ.

– Она хорошая, – сказала Джеремина мама.

– Ничего не хорошая.

– Он тоже не особо, – заявила Милли.

Мама Джерени засмеялась.

– Вы, я смотрю, два сапога пара.

– Мам, – Джереми перекрестил руки.

– У меня скоро перерыв, милый, – сообщила ему мама. – Приходите, пообедаем вместе.

Он искоса на нее посмотрел.

– А в «Уно» нам можно будет поиграть?

– Конечно, милый, – улыбнулась мама.

Тут к ней подошли блестящие черные туфли.

– Мелисса, – раздался голос. – К вашему сведению, платят вам не для того, чтоб вы на полу рассиживались.

– Да, Дерек, – отозвалась Джеремина мама.

Блестящие черные туфли удалились.

– Мам, он такой страшный, – заметил Джереми. – Он мне не нравится.

– Не суди его строго, мой милый. На самом деле он просто маленький мальчик.

– Не-а. Он большой.

– Я имею в виду в душе, милый. – Мама пощекотала сына по животу.

Милли коснулась собственного живота. Джеремина мама была очень-очень красивой и пахла, как настоящая мама, поэтому Милли сказала ей:

– Вы очень-очень красивая и пахнете, как настоящая мама.

Джеремина мама погладила Милли по ноге теплой рукой.

– Спасибо, моя хорошая.

Милли захотелось забраться к ней на руки и остаться там навсегда, но она, конечно, ничего такого не сделала, потому что эта тетенька была не ее мамой, а с чужими мамами так делать нельзя. Но просто обнимать же их можно, правда? Ведь если у кого-то мамы нет, а объятий осталась целая куча, куда-то же их надо девать, так?..

14:02. Агата вздрогнула и проснулась. Из громкоговорителя доносился голос:

– Дамы и господа, переведите, пожалуйста, свои часы на полтора часа вперед. Во время нашего путешествия мы будем жить по так называемому Вагонному времени. Мы сообщим вам о дальнейших изменениях.

Агата села в кровати.

– Вагонное время? – И перевела все свои часы вперед.

15:32. Агата вынула Жалобную книгу, ручку и начала писать: «Уважаемый…» – вагон тряхнуло, и рука дрогнула. Буква «й» растянулась на всю страницу.

– Ц-ц, – цыкнула Агата.

Она вырвала лист и скомкала его. «Уважаемый…» – начала она опять и замерла. Поглядела в окно. Поезд летел сквозь заросли кустарников.

В австралийских зарослях все вечно хрустит и шипит. Деревья здесь тянутся к небесам, точно молят о пощаде, а густо-красная почва застревает под ногтями, пачкает одежду и никогда не оставляет в покое.

Агата вдруг вспомнила о Роне: темно-рыжие, как медный провод, волосы, приглаженные на макушке, волнистая челка и ровный пробор сбоку. Когда они встретились, ей было пятнадцать, а ему восемнадцать.

То было время, полное сомнений и тайн. Жизнь казалась странной штукой: Агата редко слышала собственный голос, и ей все время чудилось, что за ней наблюдают. Она не любила, когда ей смотрели в глаза. Тело потихоньку вело ее по той дороге, по которой Агата идти не хотела – к зрелости. Никто так и не объяснил ей, что делать, когда она станет женщиной. Она все округлялась и надеялась, что никто не видит, что творится у нее под одеждой.

Агата впервые увидела Рона в парке, неподалеку от бабушкиного дома. Возращаясь из школы, она все пыталась понять: замечают ли прохожие, как она беспокойно обдумывает каждое свое движение?

Его первые слова в ее адрес?

– Подай-ка нам мяч, а.

«Ну все, конец», – подумала тогда Агата. Парни играли в крикет. Она услышала Рона, но взгляд не подняла. Краем глаза заметила мячик и вся напряглась. Он катился к ней, становясь все больше и больше, точно снежок.

– Подай-ка нам мяч, а.

А потом Рон прикрыл глаза рукой от солнца и так на нее посмотрел… и так к ней подошел… так с ней заговорил… Какой же у него был голос! Какие движения! Какая осанка!

– Сложно было поднять? – он улыбнулся и поднял мяч сам.

Это был не вопрос.

Агата уставилась в землю.

– Ну ладно, – сказал Рон и пошел прочь.

Но Агата заметила, что шел он уже не столь уверенно. И той ночью, лежа в кровати, сна ни в одном глазу, она глядела в потолок и все думала о нем и его походке.

Уже много позже, когда они поженились, купили дом и прожили вместе долгие годы, у Агаты умерла мать. Как-то раз, вскоре после ее смерти, Рон вдруг погладил Агату по голове: мимоходом – пока шел от раковины к стулу. Но это прикосновение, казалось, так истекало любовью, что помогло Агате найти в себе силы и побороть отчаяние.

Он каждый вечер по собственной воле готовил ей суп. Азартными играми не увлекался. Не курил. Когда она болела, читал ей вслух газеты. Всегда ел ее мясной рулет, даже если удавался он ей из рук вон плохо. И, хотя улыбался Рон мало, зато никогда ни на что не жаловался.

Делало ли это его хорошим человеком? Был ли он таковым? И был ли он лучше нее? Лучше остальных?..

15:46. А в другой раз случилось вот что. Будучи давно замужем за Роном, Агата вдруг заметила, как он глазеет на зад одной вертихвостки. Мисс Как-ее-там из соседнего дома. То ли Талула, то ли Тиффани. Имечко было ужас какое модное, хоть на сумке вышивай. Так вот, эта фифа подстригала свои розовые кусты в таком наряде, от которого даже проститутка сгорела бы со стыда. Трусы торчали над джинсами, точно ползли к шее. Натянулись, как собачий поводок.