Взяв в руки гимнастерку, я обнаружил аккуратно подшитый, чувствуется — женской рукой, белоснежный подворотничок. Это конечно же ее работа. Я скажу ей, что мы непременно встретимся в Берлине у Рейхстага.

Предстоящее расставание для Оксаны — я был уверен — станет таким же грустным событием, как и для меня.

Но я, оказалось, глубоко ошибался.

Вот она наконец вошла. Не грустная, не опечаленная, а, напротив, радостно улыбающаяся. Будто мы не расстаемся, а отправляемся с ней вместе на нашу свадьбу. Чему она так радуется? Мелькнула гадкая мысль: неужели у нее появился кто-то другой?

«Нет, нет! — сказал я себе. — Этого не может быть».

— Ну, какой сюрприз ты мне приготовила, дорогая ты моя Принцесса, любимая моя? — спросил я.

— Ни за что не догадаешься, милый мой Николасик! Ни за что!

— Но ты, я смотрю, бесконечно рада моему отъезду? — сказал я.

— Да нет же! Разрешаю тебе из моего левого нагрудного кармана гимнастерки вытащить одну бумагу и громко, с выражением, прочесть, что там написано!

Я нерешительно подошел к ней ближе и подумал. Неужели у нее там чье-то письмо и, может быть, чье-то фото и она сейчас начнет мне что-то объяснять…

— Ну что же вы, младший лейтенант? — произнесла она укоризненно.

Я вытащил из ее кармана аккуратно сложенный лист плотной белой бумаги, где было что-то напечатано на пишущей машинке. Развернул бумагу и стал медленно, по слогам, читать приказ командира нашего танкового корпуса. Приказ заканчивался словами: «…назначается старшим военфельдшером в танковую роту разведки 195-й танковой бригады». Документ был скреплен круглой корпусной печатью и подписью генерала.

— Ты в своем уме, принцесса, моя дорогая?

— Безусловно! — ответила она с улыбкой, спокойно.

— Ты когда-нибудь видела, что происходит на поле боя, когда танковая разведрота устремляется в прорыв обороны противника?

— Видела!

— Где же, по-твоему, будет, в таком случае, место военфельдшера?

— Позади огромной башни нового танка Т-34–85, командиром которого будет младший лейтенант, мой любимый!

— Нет, товарищ гвардии лейтенант медицинской службы, ваш номер не пройдет! — пытался я сопротивляться.

— Пройдет за милую душу, товарищ младший лейтенант! — произнесла она делано строго и добавила: — Ты пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта» читал?

— Читал в десятом классе. А ты?

— А я в шестом. — Она прижалась ко мне всем своим телом и сказала негромко: — Связал нас Господь Бог одной ниткой, милый мой Николасик. Куда ты, туда и я!

— Ненормальная!

— Согласна!

Наш танковый корпус расположился на переформировку и, в ожидании пополнения, стоял в нескольких километрах от линии фронта. Вчера, как мне стало известно, наш новый командир танкового корпуса генерал Бахаров пригласил всех офицеров, включая принцессу Оксану и меня, на новогодний ужин, который должен был начаться в 11 часов вечера 31 декабря 1943 и окончиться утром 1 января 1944 года.

Ни у кого из нас не было парадной формы, а жаль… Что поделаешь, к парадам пока никто не готовился. Но все постриглись, побрились, побанились с веничками, тщательно выстирали свои старые гимнастерки и галифе, подшили свежие белые подворотнички, до блеска начистили сапоги. Это и была по тому случаю наша «парадная форма».

Оксана сделала красивую искусственную гвоздику и приколола ее к своим пышным волосам. Теперь она выглядела настоящей принцессой, и я стал бояться, что кто-то из высоких по рангу офицеров захочет ее у меня похитить, как сделал с Наташей Ростовой Анатоль Курагин, один из героев романа Льва Толстого «Война и мир». Помнится, читая эту сцену, я так возненавидел Курагина, что готов был вызвать его на дуэль и убить первым же метким выстрелом.

Накануне намечавшегося торжества я сказал Оксане, что чувствую себя очень неловко, так как считаю совершенно неуместным что бы то ни было отмечать и праздновать в разгар войны.

— Что ты, Оксана, думаешь по поводу грядущего торжества? — спросил я. — Ведь я совсем недавно потерял своих боевых товарищей: Орлова, Кирпо и Филиппова, а наш танковый корпус недосчитался тысячи солдат и офицеров. Все они не дожили до наступающего Нового года. Хорошо ли веселиться без них? Веселиться, петь и танцевать?..

— Послушай, милый мой, — сказала мне Оксана. — Те, кто выжил, нуждаются в разрядке. Они ее заслужили… Вместо того чтобы сомневаться, давай я выстираю твою гимнастерку и галифе, подошью тебе свежий подворотничок, и ты вычистишь свои сапоги — как это умел делать твой брат Джон на Бродвее в Нью-Йорке. Я помню твой рассказ о нем… Действуй, Николасик! Пожалуйста!

Оксана рассказала о моих сомнениях по поводу предстоящего торжества моему комвзвода гвардии старшему лейтенанту Олегу Милюшеву.

— Знаешь ли ты, что такое поминки? — спросил он меня.

— Слышал, но точно не знаю, — ответил я.

— Поминки устраивают после похорон усопшего. После того как мы потеряли кого-то из дорогих наших товарищей по оружию, мы по древнеславянской традиции должны устроить поминки: выпить и закусить за упокой их душ. Пока шла битва, мы не могли выполнить свой долг перед погибшими. Сейчас мы на переформировке. Почему же нам не помянуть наших боевых товарищей? В том числе тех, кто сражался с тобой плечом к плечу: Орлова, Кирпо и Филиппова. Собирайся, Никлас. Не надо шагать не в ногу с ротой, в которой служишь.

«Великий сбор» был организован в гигантской землянке, построенной нашими корпусными инженерами и саперами специально для новогоднего торжества. Это был самый большой блиндаж, который кто-либо из нас видывал. Его площадь была свыше 300 квадратных метров. Пол, потолок и стены были покрыты досками, аккуратно выстроганными из свежесрубленных поблизости сосновых деревьев. На стенах «гранд-землянки» висели гирлянды из сосновых веток. Воздух наполнился великолепным ароматом, который резко контрастировал со зловонным запахом войны: порохом и кровью, заживо сгоревшими в танках человеческими телами, настойкой йода, хлора и гнойными бинтами в полевых госпиталях. Запах сосны показался мне тогда наилучшим из всех существующих в мире духов. Землянка, освещенная несколькими десятками танковых фар, была похожа на большой и красиво оформленный зал для приемов.

В одном из четырех углов стояла оригинально украшенная елка, похожая на рождественские, которые я помнил по Бетлехему и Нью-Йорку. В СССР тоже до войны появились елки (заслуга большого партийного функционера Павла Постышева, которого потом расстреляли как «врага народа»). Я помню прекрасные новогодние торжества с украшенными елками в макеевской средней школе № 6 и во Дворце культуры завода имени Кирова, когда директором завода-гиганта стал по-настоящему разумный руководитель Георгий Гвахария (впоследствии тоже расстрелянный вместе со своей женой Варварой Гвахария — по стандартному обвинению: «враги народа»).