В день ходынского ужаса, точнее, на вечер был назначен по случаю коронации бал у французского посланника. Родственники только что испеченного императора, из поколения молодых великих князей, предложили, нет! – потребовали прервать торжества, объявить траур по всей империи и, конечно же, отменить бал. Выслушивая их горячие речи, он застенчиво улыбался, непрерывно кивал головой и для себя решил сделать так, как они советуют. Младшие князья требовали также немедленно отставить и примерно наказать московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, кутилу и гомосексуалиста, который своими извращенческими пристрастиями опротивел всем уже донельзя. Но всего лишь одна фраза, неосторожно, или, скорее всего, намеренно вырвавшаяся у Великого Князя Александра Михайловича – у Сандро, дяди Николая, который был почти его ровесником, самым близким другом с детства и самым уважаемым советчиком, вдруг перевернула все. А сказал Сандро всего лишь то, что думали многие, и не только молодые представители династии, составившие впоследствии «молодой двор», постоянно фрондирующий со «старым»:

– Когда-нибудь этот педераст должен получить по заслугам! Он достоин большего наказания, нежели простая отставка.

Сейчас Николаю это казалось удивительным, но тогда он соглашался абсолютно со всем, что говорил Сандро, и готов был немедленно последовать его совету. Однако Александр Михайлович увлекся и перешел границу. Его фраза о педерасте и наказании неожиданно вызвала бурю со стороны всех старших великих князей. Они в один голос заявили, что такая неумная и торопливая мера бросит несмываемую тень на всю фамилию. А в такой нелегкий политический момент никому из Романовых не нужны дополнительные трудности и проблемы. Даже слепой способен увидеть, что Александру Михайловичу хочется добиться в каких-то радикальных кругах особой популярности. Это нетрудно. И в газетах о нем напишут, в том числе и за границей, в Европе, в первую очередь, – в Лондоне и Париже…

– Но за такую славу, когда один князь императорской крови требует наказания для другого князя императорской крови, я не дал бы и ломаного сантима! – вдруг возмутился всегда уравновешенный Павел Николаевич.

Именно его неожиданная реплика вызвала в тайных глубинах души молодого императора что-то похожее на страх пополам с досадой: он испытал миг молниеносного, нелепого, но сильного испуга оттого, что дядя Павел, как, бывало, делал отец, лишит его завтра утренней верховой прогулки и кофе со сливками. Тогда-то Николай и принял свое первое императорское решение, определившее характер его правления на четверть века, – любой ценой избегать стычек и противоречий с дядьями, перед которыми, особенно перед двухметровым и громогласным Николаем Николаевичем, он по-детски робел почти все время до конца своего царствования. И если в трудных случаях, как в деле Распутина, компромисс ему найти не удавалось, он просто отпускал вожжи, позволяя событиям двигаться самим – по воле судьбы и обстоятельств. Но когда он все-таки отваживался на серьезный шаг, на важное государственное решение – неважно даже, чьи интересы оно преследовало, общественные или сословные, то Николай невольно пытался подражать отцу, и это оказывалось хуже всего. Отец одной шутливо-небрежной фразой мог сбить спесь с любого европейского монарха и в мгновение если не решить, то снять сложнейшие внешнеполитические проблемы. Однажды в ответ на упреки, перемежаемые открытыми угрозами кайзера Вильгельма, недовольного сближением России и Франции, Александр III небрежно бросил реплику: «Вилли! Посмотри на себя в зеркало: ты же похож на пляшущего дервиша – смех, да и только!» Этого оказалось достаточно, чтобы кайзер на долгие годы замолчал вообще о любых претензиях Германии к России, даже если эти претензии были оправданы и справедливы. Зато потом Вилли отыгрался на Николае за все.

Но если от Александра III исходила громадная внутренняя сила и мощь его воли чувствовалась на просторах целых континентов, то попытки сына рявкнуть, где нужно, басом солидного пса, заканчивались тем, что из Зимнего дворца слышался визгливый лай дворняги, которая пугает, чтобы скрыть свой собственный страх. На первой же встрече с представителями земств, которые высказали надежду на дальнейшее развитие в стране местного самоуправления – для всеобщей пользы, Николай решил им показать, кто в России хозяин, и назвал их надежды и пожелания «бессмысленными мечтаниями». Самое ужасное вышло в том, что он тогда просто оговорился: собирался сказать «беспочвенные мечтания». Он и представить себе не мог, что эти два слова роковым образом способны повлиять на всю дальнейшую судьбу империи, династии, миллионов людей в России и на всей планете. Тогда один из самых убежденных и несгибаемых монархистов из земцев, известный ученый, филолог и историк Борис Никольский так рассказывал направо и налево об этой встрече:

– Представляете, мерзость какая?! Вышел к нам какой-то офицерик – плюгавый, рыжая борода набок, бледный, потный, рожа перекошенная. Заглянул, как студент на экзамене, в шпаргалку, которую прятал в картузе, потом взвизгнул на весь зал: «Бессмысленные мечтания, тяв-тяв!» и убежал. Кто это был? До сих пор не знаю! Говорят, император. Не верю. В Зимний дворец таких болванов вроде не пускали. Теперь пускают?

Именно после этого события произошло худшее, что могло случиться с любым монархом: даже наиболее убежденные монархисты теперь считали: Николай II не заслуживает ничего, кроме брезгливого презрения.

Контратака старших Романовых повергла Николая в полное смятение. Он понял, что у него не хватит смелости даже позвать Сергея Александровича к отчету. Какое уж там наказание… Не добавила новому императору твердости и горячая речь великого князя Николая Михайловича, самого уважаемого в семье и к тому же авторитетного в мире ученого-историка, который присоединился к Сандро. Глядя в глаза молодому императору, который с ужасом думал в те минуты только о том, как подавить неожиданную нервную икоту, Николай Михайлович медленно и четко, как на университетской кафедре, говорил своим пронзительным, не терпящем возражений голосом ужасные слова:

– Ники! Вспомни судьбу французских Бурбонов! Они предпочитали плясать в Версале, когда народ французский, их подданные, чьи интересы являются самым святым для любого монарха, изнемогал от голода и лишений, когда простой народ страдал и ждал милости от венценосцев, а они с бесконечным презрением считали собственный народ хуже скота! Бурбоны получили свое. Они тупо и упорно шли на эшафот, невзирая на все предостережения судьбы и самых уважаемых во Франции людей. Помни Ники, – и при этих словах Николай Михайлович неожиданно смертельно побледнел, – кровь этих пяти тысяч мужчин и женщин, погибших сегодня на Ходынском плацу, останется неизгладимым кровавым пятном на всем твоем царствовании! Да, ты, конечно, не в состоянии воскресить мертвых… Но ты можешь проявить заботу об их семьях. И не давать, ради Бога, повода твоим врагам говорить, что молодой русский Царь пляшет, в то время как его верноподданных, погибших такой нелепой и страшной смертью – простых людей, из самой глубины народа – везут в мертвецкую!

Николай внимательно выслушал своего знаменитого дядю; молодой русский царь уже успокоился, чуть застенчиво улыбался в свои густые рыжие усы и непрерывно кивал в знак согласия.