Мария. Нет… Я понимаю, я через это прошла, когда первый раз увидела Николая Огарева на балу у пензенского губернатора. Поэт в ссылке – что могло быть романтичнее? Мы сидели и говорили друг другу подобную ерунду и думали, что это и есть любовь. Мы и не подозревали, что следовали моде и что обычные люди запросто влюбляются без разговоров о духе мироздания, выдуманном каким-то немецким профессором, который просто отбросил некоторые неловкие подробности. Еще говорили об ангелах, поющих нам осанну. Так что, когда я влюбилась в следующий раз, от моей любви пахло скипидаром, крепким табаком, грязным бельем… плотью! Возбуждать и удовлетворять желание – это главное, все остальное – условности.

Натали (робко). Но наша животная природа – это еще не вся наша природа… и когда начинают рождаться дети…

Мария. И ребенок у меня был… мертворожденный. Бедный Ник. Даже мой ребенок от другого мужчины показался ему пустяком по сравнению с тем, что он испытал, когда его не могли поделить между собой его жена и его лучший друг.

Натали. Но ведь вначале мы все любили друг друга. Разве вы не помните, как мы взялись за руки и упали на колени, благодаря Господа за то, что он послал нас друг другу.

Мария. Ну, положим, я просто не хотела стоять одна.

Натали. Нет, это неправда…

Мария. Нет, правда. Мне было неловко, это выглядело по-детски…

Натали. Даже в самом начале! Мне жаль вас, Мария. Извините…

Мария, неожиданно для Натали, вдруг взрывается.

Mapия. Я не нуждаюсь в вашей высокомерной жалости! Вы самодовольная дурочка. Вы променяли данное вам природой право на лепет возвышенных чувств… Можете передать Огареву, что он от меня ничего не получит. То же относится и ко всем его друзьям.

Беседа, очевидно, закончена. Натали сохраняет спокойствие.

Натали. Ну что же, тогда я пойду. Я не знаю, чем я вас так рассердила. (Собирается уходить.) Кстати, ваш портрет не удался, очевидно, потому, что ваш друг считает, что он может добиться желаемого на холсте так же, как он добивается этого от вас – холодным расчетом… Что если здесь обмакнуть кисть, а там ею провести, то получится то же, что и в прошлый раз, и так – пока он вас не кончит. Но это не искусство и не любовь. Сходство между вами и этим портретом только в грубости и пошлости. Подражание – еще не искусство, это каждый знает. Ремесло, само по себе, ничего нового создать не может. То, что делает ремесло искусством, – это и есть возвышенные чувства, переданные краской, музыкой, словом, и кто вы такая, чтобы называть это лепетом? Немецкая философия первая объяснила то, что нельзя объяснить никакими правилами. Отчего ваш чудо-любовник не пишет, как Рафаэль или Микеланджело? Это бы заставило меня замолчать! Что ж ему мешает? Почему он не может присмотреться повнимательней и понять правила? Да потому, что их нет. Гений – это сама природа, которая проявляет себя через возвышенные чувства художника, потому что мироздание – это не набор разных вещей – гор, дождя, людей, которые случайно оказались в одном месте, – это единое и единственное произведение искусства, которое пытается достичь совершенства через нас, свою наиболее сознательную часть, а мы обычно не соответствуем этому предназначению. Конечно, не всем нам быть художниками, так что остальные вместо этого стараются любить, жалко только, что и в этом мы редко гении. (Задерживается перед портретом, чтобы взглянуть последний раз.) Я поняла, в чем дело. Он задрал вам грудь и слишком сузил зад. (Уходит.)

Саксония. За столом в тюремной камере сидит адвокат (Франц Otto). Бакунин, в кандалах, сидит напротив.

Отто. Чем вы занимались в Дрездене?

Бакунин. Когда приехал или когда уехал?

Отто. Вообще.

Бакунин. Когда я приехал, я использовал Дрезден в качестве базы для подготовки разрушения Австрийской империи; но недели через две тут разразилась революция против короля Саксонии, и я к ней присоединился.

Пауза.

Отто. Вы понимаете, с кем вы говорите?

Бакунин. Да.

Отто. Я ваш адвокат, назначенный саксонским правительством осуществлять вашу защиту.

Бакунин. Да.

Отто. Вы обвиняетесь в государственной измене, за которую по закону полагается смертная казнь. (Пауза.) Что привело вас в Дрезден? Я полагаю, вы хотели посетить картинную галерею с ее знаменитой «Сикстинской мадонной» Рафаэля. Скорее всего, вы даже не подозревали ни о каком мятеже, готовящемся против короля. Когда третьего мая на улицах появились баррикады, для вас это было полной неожиданностью.

Бакунин. Да.

Отто. А… Прекрасно. Вы никогда не планировали никакого восстания. Вы к нему были непричастны, никак с ним не связаны, и цели его вас совершенно не интересовали.

Бакунин. Совершенная правда! По-моему, король саксонский поступил совершенно правильно, распустив парламент! Я вообще презираю подобного рода собрания.

Отто. Ну вот видите. В душе вы монархист.

Бакунин. Четвертого мая на улице я встретил друга.

Отто. Совершенно случайно?

Бакунин. Совершенно случайно.

Отто. Его имя?

Бакунин. Вагнер. Он капельмейстер Дрезденской оперы, или, во всяком случае, был им, пока мы ее не сожгли…

Отто. Мм… Не забегайте вперед.

Бакунин. О, он был даже рад – он презирал вкусы дирекции. Как бы то ни было, Вагнер сказал, что идет в ратушу, чтобы посмотреть, что там происходит. Я пошел с ним. Как раз провозгласили временное правительство. Его члены были в полной растерянности. Бедняги не имели ни малейшего представления о том, как делаются революции, так что я взял все на себя.

Отто. Минуточку, постойте…

Бакунин. Королевские войска ждали подкрепления из Пруссии, так что нельзя было терять ни минуты. Я принял решение разобрать железную дорогу и указал, где расставить пушки…

Отто. Остановитесь, остановитесь.

Бакунин (смеется). Говорят, будто я предложил повесить на баррикаду «Сикстинскую мадонну», исходя из того, что пруссаки окажутся слишком образованными, чтобы палить в Рафаэля…

Отто вскакивает и опять садится.

Отто. Вы знаете, кто я такой?

Бакунин. Да.

Отто. Что вы делали в Дрездене? Перед тем как вы ответите, я должен вам сказать, что австрийский и российский императоры требуют вашей немедленной выдачи…

Бакунин (пауза). Когда я приехал, я использовал Дрезден в качестве базы, для подготовки разрушения Австрийской империи, которое я считаю необходимым условием для того, чтобы поджечь Европу и таким образом начать революцию в России. Но недели через две, к моему глубокому изумлению, разразилась революция против короля Саксонии…