— Кто же приготовит ужин? — спросила она.

— Я. Мы. Если вы не откажетесь мне помочь.

— Не откажусь, — сказала она, стараясь быть любезной.

— Я покажу вам кухню.

Она мысленно представила беленые стены, черные балки над головой и огромный очаг.

— Вы установили новое оборудование? — спросила она. — Или пользуетесь старой кухней, ничего не меняя?

— Она не старая. Просто закоптелая, — он странно рассматривал ее, почти так же, как художник смотрит на модель, с которой собирается сделать набросок. — Но выглядит старой, согласен. Она достроена на рубеже веков.

Почувствовав, как в комнату неожиданно ворвался ветер, окружив ее свежими лесными запахами, она оглянулась на дверь:

— Что там творится?

— В это время года ветер капризен, — ответил он. — То подует, то затихнет — то поднимется, то уляжется.

Ветер принес с собой в комнату дикую природу: теперь Дэй сосредоточилась на том, как он шелестит снаружи листвой.

— Вы никогда не рассказываете о себе, — сказала она, когда он передал ей второй двойной мартини.

— Я говорю о себе всегда.

— Я имею в виду вашу жизнь. Детство, например.

Он презрительно усмехнулся и, хотя она ждала, промолчал.

Она встала:

— Пойду наброшу что-нибудь на плечи. Ветер дует прямо на меня.

Он не предложил ее проводить. Торопливо шагая к спальне, она вдруг поразилась тому, что могла с ним болтать, пока Тейлор лежал без сознания. Кажется, это подтверждало подозрение, закравшееся к ней давно: люди не могут по-настоящему сблизиться друг с другом — они просто воображают, будто близки. («Это не рецидив, а просто постепенное затухание симптомов, — сказал Гроув. — Опасности никакой».)

Она отыскала палантин, за которым пришла, и набросила его на плечи.

— Не беспокойте его. Главное — оставить его в покое. Она приблизилась к кровати Тейлора и убрала с его головы мокрое полотенце. Насухо вытерла свежим пряди его влажных волос. Дыхание у него было ровное, медленное и глубокое, лицо не выглядело ни раскрасневшимся, ни бледным. Ей казалось жестоким оставить его здесь одного, а самой усесться в sala и вести пустопорожний разговор.

Свернув за угол галереи, она заглянула в длинный коридор, терявшийся в неясном хаосе растений и мебели. В дальнем его конце какой-то мужчина в белой рубашке постоял секунду, а затем шагнул во тьму внутреннего двора и больше не появлялся.

Гроув включил джаз и растянулся во весь рост на полу. Она вошла и, поскольку он не поднялся, постояла минуту, а затем села в кресло у двери, где звуки музыки не так оглушали. Когда последний удар тарелок возвестил о конце композиции, он встал и выключил магнитофон.

— Иногда я люблю слушать на полной громкости, чтоб даже в ушах болело, — сказал он ей.

— Вы сказали, что в доме никого нет, — начала она. — Но там кто-то есть. Я только что видела его.

— Где? — спросил он, уставившись на нее. В голове у нее промелькнула мысль, что, возможно, он испугался.

— В самом конце колоннады. Он ушел в кусты.

— Внизу у генератора дежурит ночной сторож. Наверное, поднялся за чем-нибудь.

— Это было так неожиданно, — сказала она, схватившись рукой за сердце. — Естественно, я вся на иголках.

— Да, — ясно было, что думает он совсем о другом. — Конечно. — Затем, резко повернувшись к ней: — Если волнуетесь о докторе, право же, не стоит.

Она взглянула на него, едва не расплакавшись.

— Разумеется, я волнуюсь! — воскликнула она.

— Но вы сглупите, — он поднял руку, — если отправитесь с ним завтра в путь, как бы он себя ни чувствовал.

— Я — за то, чтобы вызывать вашего врача сейчас же, — она была уверена, что справится с этим врачом: тот даст ей разрешение, и Тейлор сможет уехать. — Неужели он так плох?

— Ну, не очень хорош, поверьте.

— По крайней мере, он — врач, — укоризненно сказала она.

— Не хотите еще выпить? Давайте выйдем и займемся ужином. Пока будем готовить, сможем поговорить.

Пока он вел ее через темную столовую, она говорила себе, что как только они войдут в дверь кладовой, она должна вести себя так, будто видит все впервые. На полпути через кладовую она спросила:

— Это ведь старый флигель?

Он не слушал:

— В леднике есть немного манго и папай, их нужно порезать.

Когда вошли в кухню, она подняла глаза на балки свода.

Гроув набрал воды в одну большую и одну маленькую кастрюлю, поставил их на плиту и зажег газовые горелки.

— Вот мы и установили прямой контакт, — сказал он еле слышно. Пока нагревалась вода, она помогала ему нарезать фрукты на большом центральном столе. Затем прислонилась к раковине и стала наблюдать как он открывает консервные банки и пакеты, а затем молча помешивает на огне соус.

— Думаете, Лючита уехала навсегда? — спросила она. Он удивленно поднял глаза:

— Почему это я должен так думать? Она ведь не сбежала.

— Почему вы не женитесь на ней, Гроув? — тихо сказала она.

— Вы серьезно? — он перестал на миг помешивать, поняв, что она не шутит. — Вы же ее видели, — сказал он, высыпая пачку спагетти в котелок с кипящей водой.

— Да женитесь вы ради Бога! Что вас смущает? Повернувшись к небольшой посудине, он поднял руку и вылил немного соуса из ложки обратно в кастрюлю, внимательно наблюдая, как тот стекает.

— В этой стране, — медленно проговорил он, давать непрошеные советы можно с таким же успехом, как и произносить политические речи. В обоих случаях вас никто не станет слушать.

Она выбросила сигарету в раковину у себя за спиной.

— Что ж, могу вас заверить, вы никогда не обретете счастье, пока не начнете делать то, что считаете правильным. Такова жизнь, как ни крути.

— Такова жизнь! — недоверчиво воскликнул он. — И какова же она? Да, какова ее суть? — он помешивал соус. — Суть в том, кто будет убирать дерьмо.

— Не понимаю, о чем вы, — сказала она враждебно.

— Надо выполнить работу. Если вы не хотите ее выполнять, вам нужно заставить кого-то другого. Вот какова она, жизнь. Или вам не нравится это слышать?

Она помедлила:

— Не понимаю. Вы кажетесь зрелым мужчиной. Я хочу сказать, вам пора уже все это перерасти. Будь вы лет на десять моложе, это не было бы так… странно, — она бы с удовольствием сказала «омерзительно», поскольку именно так себя и чувствовала, но не хотела сознательно идти на разрыв: она должна остаться с ним и доказать, хотя бы самой себе, что не боится его. Отвернувшись, чтобы он не увидел отвращения, которое, как она знала, читалось у нее на лице, Дэй наконец сказала: — Но разве это в итоге не надоедает? Вся эта вражда из года в год — сплошная ненависть? Как вам удается поддерживать интерес?