– А вы, Джонатан? Дело ведь в вас, не так ли? – Джонатан хотел что-то возразить, но Берр не позволил ему рта открыть. – Молчите и слушайте. С завтрашнего утра вы – в розыске. Вас хотела бы видеть полиция. Больше вас никто не хотел бы видеть. Всякий, кто хоть на мизинец с вами знаком, будет отныне петь везде и всюду «я же вам говорил…». Все остальные будут изучать фотографию в газете, чтобы найти в ваших чертах склонность к убийству. Такова жизнь, Джонатан. Никуда от этого не уйдешь.

Джонатан ни с того ни с сего вспомнил Софи. Она сидела на цоколе посреди луксорского великолепия, обняв руками колени и глядя на лес колонн. «Мне нужен комфорт вечности, мистер Пайн».

– Еще не поздно остановить часы, если вы об этом думаете, и никаких последствий, кроме как для моего самолюбия, – продолжал Берр. – Но если хотите выйти из игры, а смелости не хватает признаться, или боитесь огорчить дядюшку Леонарда, или еще какая-нибудь подобная чушь, я очень попрошу вас набраться мужества и признаться себе и нам сейчас и ни минутой позже. Мы просто поужинаем, скажем «пока» и укатим безо всяких обид. Но сейчас, а не завтрашней ночью или еще когда-нибудь.

«Лицо осунулось, – подумал Берр. – Взгляд будто сверлит тебя, даже когда он отводит глаза. Кого мы воспитали?»

Берр оглядел кухню. Коврики с изображением кораблей, летящих на всех парусах. Деревяшки, медная посуда. На блестящей тарелке надпись «Храни меня, Боже».

– Не хотите, чтобы я сохранил эти вещи? – спросил Берр.

– Нет. Спасибо. Лучше продайте их. Если удобно.

– Вдруг вам захочется снова увидеть их, когда наступят спокойные времена?

– Налегке лучше. Там по-прежнему? Я имею в виду нашего приятеля. Он делает то, что делает, и живет там, где живет, в том же духе? Ничего не изменилось?

– Насколько я знаю, Джонатан, нет. – На лице Берра показалась загадочная улыбка. – Я слежу все время. Он только что приобрел Каналетто, если вам это о чем-нибудь говорит. И пару новых арабских скакунов для своего завода. И золотую цепь своей девушке. Как собачке. Да, похоже, она и играет при нем роль собачки.

– Может быть, ни на что другое она и не способна, – сказал Джонатан.

Он протянул перебинтованную руку, и Берру почудилось, что ее следует пожать, словно собачью лапу. Однако тут же, сообразив, что Джонатан хочет взглянуть на документ, Берр принялся рыться в карманах сначала пальто, потом пиджака. Наконец, вынул тяжелый запечатанный конверт.

– Я не шучу, – сказал он. – Принимайте решение.

Левой рукой Джонатан вынул столовый нож из ящика стола, постучал рукоятью по сургучу, сломал печать и аккуратно вскрыл конверт. Берр удивился, зачем нужно было ломать печать, разве только чтобы похвастаться ловкостью.

– Читайте, – велел он. – Глупость на глупости. Вы – мистер Браун, если пока не догадались. Безымянный доброволец под нашим началом. В официальных бумагах такие, как вы, всегда мистеры Брауны.

Копия сделана Гарри Пэлфреем для Рекса Гудхью. Передана Леонарду Берру на подпись мистеру Брауну.

«Чтобы я впредь не слышал его настоящего имени, – сказал Берру Гудхью. – Считайте, что я его забыл. Продолжайте в том же духе».

Джонатан поднес бумагу к керосиновой лампе, чтобы прочитать. В который раз Берр поражался, глядя на это лицо, – мужественность соединялась в нем с удивительной мягкостью. «Кто он? Мне казалось, я знаю. Увы».

– Подумайте еще раз, – настаивал Берр. – Уайтхолл обдумал все. Я дважды заставил их это переписывать. – Он сделал последний заход. – Скажите для моего спокойствия, хорошо? «Я, Джонатан, хочу и согласен работать». Вы знаете, что вас ждет. Вы все обдумали. И вы твердо уверены.

Джонатан опять улыбнулся, отчего Берру стало совсем уже не по себе.

Джонатан снова протянул перебинтованную руку, теперь за авторучкой.

– Я уверен, Леонард. Я, Джонатан. И буду уверен завтра утром. Как мне расписаться? Джонатан Браун?

– Джон, – подсказал Берр. – Обычным почерком. – Образ Коркорана, подписывающего очередную бумагу, предстал перед его мысленным взором, когда Джонатан старательно выводил: Джон Браун.

– Готово, – сказал Джонатан весело, чтобы подбодрить Берра.

Но Берру будто чего-то не хватало. Драматизма, большей остроты ощущения. Он тяжело поднялся и позволил Джонатану снять с него пальто.

Прошли в гостиную.

Обеденный стол был накрыт по-праздничному. Льняные салфетки заставили Берра поморщиться. Серебряные ножи и вилки были разложены по-ресторанному. Стол украшали высокие бокалы с коктейлем из омаров. Великолепно смотрелся «Поммар», судя по отсутствию аромата, еще не откупоренный. Пахло жареным мясом. «Какого черта он так расстарался?»

Рук стоял к ним спиной, держа руки в карманах, и рассматривал выполненную Мэрилин акварель.

– Вот эта мне очень даже нравится, – вопреки себе попытался польстить он.

– Благодарю, – ответил Джонатан.

Джонатан понял, что они едут, гораздо раньше, чем увидел машину. Он узнал об этом, даже не слыша звука мотора. Одинокое существование на скале до предела обострило его чувства, и он научился распознавать звуки при их зарождении. Ветер был его верным союзником. Когда туман рассеялся, кроме плачущего одинокого скрипа, доносившегося с маяка, ветер с моря принес отдельные слова переговаривающихся рыбаков.

Поэтому даже раньше, чем шум мотора «ровера» докатился до него по скале, Джонатан ощутил его пульсацию и напрягся, застыв в ожидании на ветру.

Вспыхнули лучи фар, нацелившись на него, и он, в свою очередь, мысленно прицелился, быстро оценив скорость «ровера» по телеграфным столбам и рассчитав расстояние, будто готовился выстрелить управляемым реактивным снарядом. Краем глаза Джонатан в то же время следил за вершиной холма, как бы проверяя, нет ли «хвоста» и не отвлекающий ли это маневр.

Когда Рук припарковался и Джонатан пошел сквозь ветер навстречу гостям, улыбаясь и мигая фонариком, ему показалось, что он бьет по ним световой очередью, превращая их зеленые лица в месиво. Террористы ускользали. Софи мстила.

Теперь же, когда они уехали, он успокоился и все увидел по-другому.

Шторм утих, оставив после себя неровные лоскуты туч. Сияло несколько звездочек. Вокруг луны образовался узор из серых рваных дыр, словно это были пулевые отверстия. Джонатан смотрел на удаляющиеся огни «ровера» – машина шла мимо луга, где он посадил луковицы ириса. Через несколько недель, если кролики не прорвутся через проволочную сетку, луг будет розовато-лиловым. Огни машины мелькнули возле бычьего выгона, и Джонатан вспомнил, как, возвращаясь теплым вечером из Фалмута, застал врасплох Джекоба Пенгелли с его подружкой, на которых ничегошеньки не было.

«Через месяц здесь все будет голубым от колокольчиков, – говорил ему Пит Пенгелли. – А пока, Джек, все, что золотится, будет золотиться все больше и больше, утесник цветет, первоцвет и дикий нарцисс, и их никому не унять. Да ты сам все увидишь, Джек. Так-то!»