Джетт сел на крыльцо, сцепив пальцы на затылке. Женщина торжествующе кивнула, будто ставила в разговоре точку, и пошла к соседнему дому, твердо впечатывая ноги в землю. На Генри и остальных она бросила враждебный взгляд, но промолчала – кажется, здесь было не принято задавать лишние вопросы.

– Исцели ее, – сказал Генри. – Пожалуйста. Нам пора, иначе все будет очень плохо.

Услышав его слова, Джетт вскинул голову, а потом увидел, на кого смотрит Генри, и надежда в его глазах потухла.

– Он же не лекарь, – процедил Джетт. – Небось и царапины в жизни не забинтовал.

Генри ждал, что Эдвард отпустит какое-нибудь высокомерное замечание, но тот молча развернулся, чтобы войти в дом, и тут одна из трухлявых досок крыльца вдруг треснула под его весом. Эдвард, потеряв равновесие, упал, да еще так неудачно, что едва не напоролся шеей на торчащий из опоры крыльца ржавый гвоздь, и Генри бросился ему на помощь, но Эдвард покачал головой, встал и, не оборачиваясь, зашел в дом.

В дальней комнате мать Джетта снова вернулась к шитью. «Ее зовут Магда», – вдруг вспомнил Генри. Эдвард сел на скамейку рядом с ней и сжал ее виски обеими руками. Магда заморгала, вглядываясь в его лицо, словно пыталась вспомнить, где видела его раньше. Эдвард посидел неподвижно, закрыв глаза, потом встал.

– Милый мой, кто это был? Какой прекрасный юноша, будто сказочный принц, – сказала Магда, глядя на пустой стулу окна.

– Не получилось, – дрогнувшим голосом сказал Эдвард. – Не уверен, что могу лечить болезни разума.

Джетт зло посмотрел на него и, подойдя к матери, начал трясти ее за плечи с такой силой, что Генри стало не по себе.

– Это я! Настоящий я, а не твоя дурацкая выдумка! Вот, потрогай, это я, ты ведь это не всерьез, ты не всерьез! – кричал Джетт, пока стоявший рядом Эдвард не оттащил его назад. – А ты отвали от меня! У себя во дворце распоряжайся!

– Слушай, ты мне не нравишься. Совсем. Но я прошу прощения, – неестественно спокойным голосом сказал Эдвард, – за то, что тогда ударил тебя и отнял твои деньги. Я не знал, для чего они. И мне жаль, что я не могу вылечить твою мать. А ты, Генри, прости, что я дал Освальду себя обмануть и привел его сюда. Роза, извини, что я подарил тебе первоцвет, хотя знал, что ты влюблена в Генри. Я рад, что тебя никто не похищал. Ты просто сбежала с ним, потому что знала, что это и правда он, да? Зря я тебя не послушал.

Роза потрясенно уставилась на него. Последние полчаса она провела, воображая, как жених обрушит на нее свой гнев, и теперь не верила собственным ушам.

– Ты же никогда не извиняешься, – нахмурился Генри и мысленно прибавил: «Особенно перед женщинами и простолюдинами». – А сейчас извинился четыре раза. Ты не заболел?

Эдвард молча пожал плечами, и Генри в который раз за день кольнуло чувство, что события катятся куда-то, где им совсем не место, а он не может их остановить.

– Я никуда не пойду без нее, – глухо произнес Джетт. – Мне все равно, что там задумал Освальд. Больше я ее не брошу.

Генри медленно кивнул.

– Как думаешь, тут найдется что-нибудь поесть? – спросил он. То, что с побегом ничего не выйдет, было ясно, но он не хотел додумывать эту мысль до конца, не хотел, чтобы отчаяние захватило его целиком. – Надо же как-то провести этот час.

Джетт отстраненно кивнул и пошел в другую комнату. Магда вдруг опустила шитье и с улыбкой взглянула на Розу, присевшую на край скамейки рядом с ней.

– Ты уже замужем? – спросила Магда, и та покачала головой. – Не тяни с этим, малышка. Для всякой женщины главное – найти хорошего мужа. Мне с этим не повезло, совсем не повезло.

Она покачала головой и вернулась к своему занятию.

– Нет, – вдруг ответила Роза с таким ожесточением, что Генри понял: ей так же страшно, как ему, она тоже понимает, как плохи их дела. – Самое главное – это любовь.

– Ну и глупость! – рассмеялась Магда, и у Генри сжалось сердце от ее красоты. – Я была влюблена – и что это мне принесло? По-настоящему любить можно только своих детей.

Она нежно улыбнулась пустому стулу у окна. Видимо, там, по ее мнению, и сидел Джетт.

– И матерей, – вдруг сказал Эдвард и, тяжело опустившись на скамейку рядом с Магдой, взял ее за руку.

Генри думал, что она попытается вернуться к прерванному шитью, но Магда успокоилась и задышала ровнее. В здоровенной руке Эдварда ее ладонь казалась хрупкой, как опавший лист.

Роза сжала вторую ее ладонь, а Генри сел рядом и переплел пальцы с пальцами Розы. Так они и сидели вчетвером, держась за руки и глядя в стену, сидели и слушали, как яростно гремит чем-то на кухне Джетт, и Генри знал, что остальные точно поняли бы, если бы он объяснил, как чувствует себя: как хилое дерево, которое вот-вот повалит буря.

Час, отведенный им Освальдом, они потратили не на обсуждение планов, а на то, чтобы помочь Джетту приготовить суп из тыквы, найти в шкафах посуду, поесть, вымыть посуду, вымыться самим и переодеться в чистую одежду. Генри был единственным, у кого сменной одежды не было, так что он одолжил пропахшие затхлостью штаны и рубашку, которые Джетт откопал в шкафу. Вещи оказались безнадежно малы, но Генри все равно кое-как их натянул, – когда дела в жизни так плохи, какая разница, во что ты одет?

Через час они вышли на улицу, и мать Джетта помахала им рукой из окна. Генри уже начал понимать, как причудливо все устроено в ее голове: она считала его, Эдварда и Розу гостями своего сына, но самого Джетта то замечала, то нет и в любом случае полагала, что сын никуда от нее не уезжал. Генри хотелось спросить Джетта, почему она одна и где его отец, но он так и не решился. Все четверо будто сговорились молчать о проблемах, о неловких и спорных вопросах, и, выходя на улицу, Генри внезапно почувствовал мучительную, яркую связь со своими спутниками. Раньше он думал, что людей объединяют только слова, но оказалось, что еще сильнее объединяет молчание.

Улицы были пусты – похоже, жители из любопытства сбежались на площадь раньше назначенного срока. Освальд уже переманил на свою сторону Вегарда, а значит, легко переманит и остальных, Генри знал способность отца убеждать – и что он сам мог этому противопоставить? Кричать «не верьте ему» бесполезно, Генри понял по Вегарду, что выгода здесь ценится больше правды. Можно было спрятать Джетта, но Генри знал, что Освальда это не остановит. Наверняка он возьмет в заложники мать Джетта или кого-то из местных детей и будет держать, пока ему не отдадут хранителя ключа.

– Действовать будем по ситуации, – сказал Генри, просто чтобы сохранить хоть какую-то видимость контроля над происходящим. – Главное – держаться вместе.

Остальные нервно кивнули, но Генри видел, как напряглись их спины, когда они завернули за очередной угол и вышли на площадь.

Она оказалась просто большой утоптанной площадкой без всяких фонтанов и деревьев, без ярких фасадов по краям, без всего, что делало площади человеческих поселений красивыми. Единственным ее украшением была сцена из трухлявых старых досок, на которой расположились, свесив ноги, Вегард, Джоанна, Освальд и Хью. Еще несколько сотен человек сидели, сложив ноги, на земле вокруг сцены, и Генри впечатлило, в каком точном порядке они расселись – ровной спиралью, сужающейся к центру. Очевидно, у каждого здесь было свое место, и скоро Генри заметил кое-что еще: мужчины сидели ближе к сцене, женщины и дети – у краев площади.