litbaza книги онлайнКлассикаНиколай Чуковский. Избранные произведения. Том 2 - Николай Корнеевич Чуковский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 138
Перейти на страницу:
стене шевелились, все предметы росли, заволакиваясь туманом, — и лампадка, и коленчатая труба «буржуйки», и три винтовки в углу, и Сашкина кожаная куртка, висящая возле двери.

Валерьян Сергеич умолк, но все еще шагал над нами, швыряя свою тень со стены на стену.

Внезапно он остановился. Прислушался к нашему дыханию. Я еще не спал, но глаза мои были закрыты, и он решил, что мы оба спим. Он вышел в сени и тихонько прикрыл за собой дверь.

Я напряженно ждал, что вот-вот брякнет болт наружной двери и Кудрявцев уйдет.

Но болт не брякал.

Почему Валерьян Сергеич так долго стоит в сенях? И вдруг в тишине тоненько заскрипела лестница, ведущая наверх, к Галине Петровне.

Опять тишина. Затем мелкий, суховатый стук.

Суставом согнутого пальца Кудрявцев осторожно стучал в дверь Галины Петровны.

— Галя! — позвал он.

Галина Петровна заметалась у себя наверху. Я слышал над собой ее быстрые, мелкие, мягкие шаги — она, вероятно, босиком вскочила с постели.

И торопливо заговорила через дверь, — слов я, конечно, не расслышал.

— Я скучал без тебя, Галя… Не веришь? — сказал Кудрявцев. — Вот я, как прежде, пришел к тебе…

И снова зазвучал ее стремительный, ненавидящий шепот.

— Ну что тебе стоит! — настаивал Кудрявцев, скрипя дверной ручкой. — Не в первый же раз.

Она проговорила что-то в ответ запальчиво и твердо. Он выругался. Спустился с лестницы и вышел из дома.

7

Зима затянулась, и в городе все оставалось по-прежнему.

Здание исполкома было по-прежнему украшено обсыпа́вшимися еловыми ветками. По-прежнему по пустым улицам скакали люди на маленьких заиндевевших мохнатых лошадках, и тусклые красные звезды горели у них на папахах. По-прежнему на заборе против каланчи мускулистый рабочий прокалывал штыком брюхо капиталиста, и из брюха сыпались золотые монеты. Колокола церквушек по-прежнему стыдливо позванивали, а бабы на базаре, с лицами, дубленными морозом, по-прежнему осторожно оглядывались, не идет ли из-за поворота Сашка в черной папахе и синих галифе.

И только одно изменилось — вооруженные люди шли через город не с вокзала на фронт, а с фронта на вокзал.

Воинские части спускались с холмов, проходили по улицам, по льду реки и ждали возле вокзальной водокачки, когда им подадут состав из промороженных теплушек. Снег на дорогах, истоптанный сапогами, стал сер и сыпуч, как песок.

Армия медленно отступала. Без боя. Судьба ее решалась не здесь, а гораздо южнее, где наш фронт был прорван и смят.

Тайная тоска ожидания мучила город. Одни ждали с ненавистью, другие — с надеждой. И все исподтишка следили друг за другом: ждет ли он или не ждет? С надеждой или с ненавистью?

Сашка и Яков Иваныч тоже ждали и тоже скрывали свое ожидание.

Когда поздно вечером Яков Иваныч возвращался домой, Сашка подымался на локте и с жадной тревогой заглядывал ему в лицо. Яков Иваныч хмуро перехватывал этот взгляд.

— Накоптили! — говорил он недовольно, чтобы Сашка ни о чем его не спрашивал, и подрезал фитилек лампадки.

Яков Иваныч ложился. Сашка так и не осмеливался его спросить.

Но однажды, заметив надоедливый этот Сашкин взгляд, Яков Иваныч, помню, вдруг закричал на него:

— Дурак! Неужели мы отдадим город, если тут железная дорога начинается!

— Да я и говорю… Да разве я… — извинялся Сашка. — Да кто ж отдаст!..

За последнее время Сашка как-то отбился от нас с Яковым Иванычем и домой приходил только ночевать. Мы его видели мало. С утра до вечера он торчал у Кудрявцева или расхаживал с ним по городу.

В те дни Валерьян Сергеич усердно работал над формированием своей артиллерийской школы. В купеческом доме на Дворянской появилась пишущая машинка, а при ней голодная, высохшая девица с разноцветными кошачьими глазами — один глаз голубой, другой карий. Девица двумя пальцами била по клавишам и выстукивала удостоверения. В удостоверениях говорилось, что такой-то и такой-то товарищ является курсантом артиллерийской школы.

Своих курсантов Валерьян Сергеич вербовал сам, по собственному выбору. Он знакомился с проходившими через город частями и выискивал там людей для своей школы. Тех, кого он указывал, перечисляли в его распоряжение.

Кое-кого набрал он и в городе — и все людей странных и неожиданных. И, конечно, был среди них и агроном — гитарист и пропойца, никогда прежде не питавший пристрастия к военной службе. И два-три работника местного отдела народного образования. И попович, проклятый отцом и вступивший в лоно безбожия.

Особенно хорошо запомнил я этого поповича, тощего и длинного, как прут. В те дни он всюду ходил за Сашкой и Кудрявцевым, с пулеметной лентой через плечо, с ручной гранатой у пояса, с крохотным пенсне на маленьком бледном личике.

Всю эту возню, внезапно поднявшуюся вокруг артиллерийской школы, я помню смутно, потому что, как и все, не придавал ей тогда никакого значения.

Быть может, мысль о том, что эта возня поднята неспроста, в первый раз пришла мне в голову, когда я, придя вечером домой, услышал, как Сашка запальчиво говорил Якову Иванычу:

— Если будет эвакуация, не все уйдут. Есть такие, которые останутся. Есть такие, которые не допустят гадов в город.

— Эвакуации не будет, — строго сказал Яков Иваныч, повернулся к стенке и натянул шинель на ухо.

8

В ту зиму я по молодости своей был гораздо меньше занят, чем Сашка и Яков Иваныч. Работал я в уездной газете, выходившей раз в неделю и печатавшейся на коричневой ломкой бумаге, в которой попадались целые щепки. Редактор не верил в мои журналистские способности и работой меня не загружал. Он считал, что я поэт, а не журналист, и я тоже так думал. К каждому номеру я должен был готовить новое стихотворение. Для сочинения стихов нужна тишина, одиночество, и я часто оставался в нашей комнате один.

Я сочинял, шагая из угла в угол, вышлепывая ритм валенками. Длинная труба «буржуйки» тихонько звякала при каждом моем шаге.

Это были стихи беспредметного революционного содержания, в которых восхвалялась борьба. Помню, мне чрезвычайно нравилась тогда рифма «товарищ — пожарищ».

Яков Иваныч и Сашка знали, что я пишу стихи, но никогда со мной о них не говорили. Однако я чувствовал, что они втайне меня за них уважают, и гордился этим. Писание стихов казалось им делом загадочным и торжественным. Впрочем, это уважение не мешало Якову Иванычу обращаться со мной как с мальчиком.

Чтобы сочинить четыре строчки, мне нужно было пройтись по комнате раз восемьдесят. Я кончал маленькое стихотворение после двух часов безостановочной ходьбы и валился

1 ... 34 35 36 37 38 39 40 41 42 ... 138
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?