Выйдя в приемную, пришлось сдержанно объяснить гостю, что Собчак, к сожалению, занят и принять его сегодня не сможет. «Соратник» «патрона» по университету мне не поверил и несколько раз переспросил, действительно ли знает Собчак, кто именно находится в приемной. Я утвердительно кивнул. Тогда у него поползли вверх пушистые гусеницы южных бровей и началось что-то, схожее с нервным коллапсом. Видимо, для собственной устойчивости, а может, чтобы я не сбежал, он поймал меня за пуговицу пиджака и, напирая грудью, словно пьяный матрос на ворота порта, стал, брызгая слюной, сбивчиво объяснять, что на самом деле представляет собой, по мнению университетской общественности, Собчак, который, если ему что-то было нужно, даже по мелочи, всегда готов был сколь угодно долго унижаться перед любым, лишь бы добиться своего. При этом, однако, он всегда забывал возвращать долги. В общем, расписанные им личные качества «патрона» могли смело украсить портрет не слишком авторитетного завсегдатая тюремных нар.

Памятуя об университетских нравах и зная, что моего собеседника привел к Собчаку личный, я бы сказал, меркантильный интерес, можно было без оговорок оставить высказанную им оценку «патрона» на совести разгорячившегося лица кавказской национальности, но, дабы пресечь дискредитирующие Собчака разговоры, следовало хотя бы попытаться ему помочь, что я тут же и сделал. Видя мое участие и поэтому чуть успокоившись, «приятель» Собчака, уходя, все равно сверкнул темными глазами, вслух пообещав присутствующим уничтожить «патрона» при первой же возможности, как он выразился, «за подлость». Мне подумалось: если таких желающих найдется хотя бы с десяток, то осуществление высказанного сгоряча обещания могло оказаться вполне реальным делом. Это подозрение подтвердил через пару дней сам автор угрозы, возможно, не удовлетворенный оказанным мною вниманием, а скорее всего, вновь приведенный под своды дворца затаенной личной обидой. Он, словно жених после свадьбы, одуревший от ожидания ночи, наскочил из-за колонны на случайно проходящего через ротонду Собчака и стал тут же дерзко требовать удовлетворить свою просьбу. Хорошо, что эта сцена закончилась не в духе встречи Кирова с террористом Николаевым. «Патрон» почти пустился наутек и юркнул в кабинет, вход в который преследователю преградили помощники.

После этого случая Собчак принялся усиленно заговаривать о поиске средств для содержания телохранителей. Мы аккуратно обговорили этот вопрос с генералом Курковым, пока еще начальником УКГБ. Он оценил услуги своей службы в 60 тысяч рублей годовых, но депутаты на проходящей сессии наотрез отказались субсидировать для защиты Собчака требуемую Курковым сумму. Впоследствии еще после нескольких аналогичных инцидентов и «товарищеских встреч», выработавших у «патрона» привычку постоянно опасливо, по-воровски озираться, на помощь пришел Б. Ельцин, отрядивший из своей охраны бойцов числом, в несколько раз превышающим количество телохранителей бывшего члена Политбюро Романова, приснопамятного своими, как всем казалось, сногсшибательными привилегиями.

* * *

На этапе перехода страны из одних рук в другие, при торжестве повального безумия, пропаганда человеконенавистнических «демократических» идеек уже вовсю бушевала даже на районных депутатских слетах. Среди разных выплеснутых на поверхность, а потому видимых всем пороков и искренних заблуждений лишь свою убежденность в необходимости продолжать начатое дело разрушения и разграбления страны «демократы» и прочие отпочкованные ими «реформаторы» сохраняли в полной неприкосновенности. К ней они стремились не прикасаться, дабы не подвергать правильность грабежа даже сомнению. Возбуждаемые взмахами крыльев быстро летящего времени, они продолжали бездумно громить все на своем пути к какому-то «рынку». Осмысление будущего методом использования даже элементарных знаний и накопленного человечеством опыта было признано всеми «реформистами» самым ненадежным средством для строительства «светлого завтра» и потому без всякого сожаления отброшено. «Демократы» решили: народ нужно не просвещать и подготавливать к грядущим переменам, а просто «освобождать», поэтому демпресса, задыхаясь, наперебой стала убеждать, что люди окажутся вмиг счастливыми, как только получат возможность свободно и постоянно испытывать страх за завтрашний день. При этом все, кто во что горазд, экспериментировали над жителями города, тем самым внося свою персональную лепту в чинимые измывательства и обман околпаченных избирателей. Именно тогда кто-то выдумал расхожий лозунг, что будто бы наша страна очень нуждается и «радикальных реформах», только в каких конкретно — никто не говорил.

В итоге жизнь большинства населения оказалась более чем жестокой, ибо народные избранники, как они сами пояснили, пытались улучшать ее во имя какого-то, схожего с навязчивой идеей, «прогресса» за счет реформирования созданных ими же ужасающих неурядиц, хотя любому было ясно, что организованный «демократами» беспорядок не может способствовать вообще никакому прогрессу, так как нет страшнее врага для него, чем сам беспорядок. Демгазетки предлагали наперебой поддерживать в народе возбуждение, которое, по мнению демпропагандистов, должно было сильно ослабить правительство СССР. Причину же самой начавшейся разрухи и обнищания рекомендовалось валить на партию, чем добиваться ее полной дискредитации в глазах озлоблявшегося населения. В «демократиках» поражала одна свойственная почти всем им черта: стоило только любому из них «выйти в люди» и получить депутатский мандат, как человек тут же начисто забывал о своих обещаниях вместе с желанием подавляющего большинства избирателей не расставаться с социализмом и смело, но без шума бросался в строительство неведомого никому, а потому чуждого всем первобытного капитализма. Было понятно, что без общего дирижера подобные метаморфозы происходить не могут.

«Реформаторы» восторженно любовались производимыми ими разрушениями и собственным невежеством. Правда, все разрушалось не так быстро, как они того хотели, ибо средства защиты страны были колоссальны.

Собчак блаженствовал в безнаказанной несправедливости и продолжал отдавать на службу «реформации» всю убедительную яркость и пылкость своих речей, подбадривая себя результатами этой деятельности по уродованию города и искажению умов. Проворству и предприимчивости его в этом направлении уже никто не мог помешать. Народ же, словно по заданной программе, становился все более безучастен и пассивен.

Управление городским хозяйством разваливалось на глазах, как разъедаемая кислотой ткань. Новая районная администрация полностью игнорировала команды и приказы городских организаций, так как исполнять их еще не умела. Вот почему ярко вспыхнула кем-то подброшенная в этот пожар идея самостийности, и районы вдруг разом захотели отделиться от города (?!). Из Кронштадта доходили упорные слухи про группу депутатов, выдвигавших требование об организации там вольной территории на манер Сейшельских Островов и обязательном выводе всех советских войск, которые, видите ли, «будут вредить дальнейшему укреплению независимости» вольных островитян и поэтому станут рассматриваться ими в некотором смысле как оккупационные (?!). Кронштадтского депутата, который донес это известие Собчаку, «патрон», словно психиатр, долго и пристально разглядывал в упор, явно подозревая, что тот не в себе.