Когда возвратились домой, Арчи жил словно бы по расписанию: работа, в свободное время – гольф, никаких внезапных желаний или порывов. Когда жена говорила, что он стал совсем другим, Арчи негодующе возражал и обвинял ее в мнительности.

Переселение в Стайлз он затеял ради престижа: это повышало его авторитет на работе и придавало вес в обществе. По тем же соображениям он купил подержанный “дилейдж”. Хотя и особняк, и еще один автомобиль (имелся ведь еще “моррис каули”) были чересчур обременительны для семейного бюджета. Но Арчи предпочитал об этом не думать, главное – явить всему миру стабильность своего благополучия, в первую очередь работодателям.

А в жизни Агаты в тот момент от стабильности не осталось и следа, после смерти матери (напомним: в апреле 1926 года) она погрузилась в жестокую депрессию, которая сопровождалась бессонными ночами, бесконечными слезами, надуманными обидами, нежеланием общаться с людьми. Не то чтобы ей не хотелось говорить, ей важно было выговориться, безумно хотелось излить душу Арчи, а ему откровения жены были в тягость. Видимо, в эти моменты еще сильнее мучила совесть, но он в подобные мелочи не вникал и даже не пытался себя преодолеть, больше не пытался. Это нетерпение равнодушия только усиливало душевную боль Агаты.

В августе он признался, что любит Нэнси, и в том, как он это сделал, был весь Арчи: жестко, стремительно, без капли сострадания к чувствам и гордости жены. Зато так расписал собственные страдания, что Агате нечего было на это возразить.

К тому моменту ее писательский дар успели оценить во всем мире, считали незаурядным. А она, узнав про Нэнси, обнаружила, что больше не может писать. Агата как раз работала над книгой “Тайна “Голубого экспресса”, однако кошмар нависшего вдруг одиночества парализовал ее фантазию.

И все-таки она надеялась, страстно надеялась, что муж опомнится, поймет, что совершает ошибку, и счастье еще вернется. Она готова была все простить и ждала покаяния, но напрасно. Тогда, в декабре 1926 года, он пришел просить не прощения, а развода. Он потребовал развода, он был хладнокровен и решителен, как хирург, отсекающий опухоль от больного органа.

Да, Арчи даже и не пытался смягчить удар. Ему было важно, чтобы она уяснила себе: к былому возврата нет, и не надеялась на то, что он передумает. Ушел без оглядки, ни на секунду не замедлив шаг. Действительно, сколько можно. Какая жалость, какая любовь?

Она взъерошила волосы, убирая их со лба, привычный жест в моменты сильного волнения, потом накрутила на палец локон и уставилась в пространство, будто это могло помочь ей определиться с дальнейшим. Следующие двенадцать часов она пребывала в каком-то странном, почти сомнамбулическом состоянии: вроде бы жива, но не совсем. Сердце билось, легкие дышали нормально, а вот мозги… их как-то заедало.

Она придумала один план, если, конечно, подобную эскападу можно считать планом, и начала собирать саквояж, положила несколько платьев, новую ночную сорочку, два шелковых шарфика и две пары туфель. Написала письма, положила на инкрустированный столик в темном холле, где их непременно найдут.

Надев любимую ондатровую шубу, шляпку из велюра и кожаные перчатки, Агата наспех посмотрелась в зеркало, приказав себе забыть про попранную гордость. Не удержавшись, обняла на прощание своего верного пса, схватила саквояж и, не оборачиваясь, покинула уютный, надежный дом и свой привычный мир.

Ночное небо было ясным и черным, словно бы написанное маслом, а все остальное вокруг было матово-акварельным. Морозный воздух холодил щеки, которые, впрочем, тут же заполыхали румянцем от усилия: саквояж оказался довольно увесистым. От учащенного дыхания изо рта беглянки вырывались облачка пара. Гравий под ногами хрустел, будто гренок под лезвием ножа, пока она медленно приближалась к своему авто, тускло поблескивавшему “моррису каули”. К счастью, мотор завелся сразу. Про машины Агате было известно только одно: сидеть самой за рулем – сплошная нервотрепка. “А теперь будь что будет”, – подумала она и, преодолев страх, нажала на педаль газа. Буквально через несколько секунд “моррис каули” растворился в темноте.

Теперь уж никто и никогда не узнает, куда той ночью собиралась ехать Агата Кристи, но весьма вероятно, в Хартмор, который находился в маленькой деревушке под Годалмингом, в семнадцати милях от Саннингдейла. Арчи там, всего в получасе езды от Стайлза, наслаждается обществом Сэма и Мэдж Джеймс… и Нэнси Нил. Даже если она решила устроить очную ставку, то передумала. Наутро, в половине седьмого, ее уже не было в машине, брошенной у мелового карьера в местечке Ньюлендз-Корнер, в шести милях от Годалминга.

Да, брошенной, и что еще примечательней, ее владелица много чего оставила внутри. То есть и не думала заметать следы. На лобовом стекле желтели штрафные талоны за парковку не в том месте, рядом с шоферским местом нашли потом просроченные водительские права, еще в салоне были разбросаны кое-какие вещи, в том числе и шуба. Все это сразу увидел цыганенок Джек Бест, обнаруживший машину.

К тому моменту ее владелица уже успела очутиться на станции Гилдфорд, то есть в трех с половиной милях от мелового карьера, а там она дождалась поезда до Ватерлоо (это сорок пять минут пути). Как она добралась до станции, остается загадкой, поскольку никаких свидетельств на этот счет не поступило. Страшно даже представить, как она в серой предрассветной мгле бродит по лесам и полям. Впрочем, возможно, все было не столь ужасно: села на местный автобус, он и привез ее на станцию. Во всяком случае, в субботу утром (то есть четвертого декабря 1926 года) миссис Кристи, целая и невредимая, примерно в восемь часов пила чай в Лондоне, а в Ньюлендз-Корнере примерно тогда же началась суматоха вокруг ее “морриса каули”.

Горячий чай немного успокоил беглянку. Боль, конечно, не прошла. И Агата подозревала, что эта боль уже никуда не денется, по крайней мере, ощущение, что тебя предали, останется в душе навсегда. И все-таки острота обиды слегка притупилась. Желание отомстить, которое неотвратимо возникает в момент яростной размолвки, тоже поутихло. Ведь своим исчезновением она уже отомстила, и пока все шло так, как было задумано.

Вновь наполнив чашку душистым индийским чаем, она перечитала письмо деверю, Кэмпбеллу Кристи. Теперь можно было отправлять его в вулвичскую Королевскую военную академию, где тот преподавал. Письмо Кэмпбеллу – это отличный ход, может даже самый удачный в плане. Она пишет, куда собирается поехать. Арчи наверняка это прочтет, но уже после выходных, а в выходные пусть подумает над тем, что натворил. Да, ход отличный, она испортит муженьку отдых и хорошенько потреплет нервы.

Кэмпбеллу она сообщила, что едет в Йоркшир, так как ей совершенно необходимо отдохнуть после недавних событий. Каких именно, она не уточняла, Арчи и так все поймет, а Кэмпбеллу знать не обязательно.

Теперь она сама будет писать эту историю, так, как считает нужным. Начало придумано не ею, но развитие интриги будет предопределять она, Агата Кристи.

Это не история, а скорее уж пьеса, пронеслось в голове у Агаты. Все ключевые узлы расставлены по местам, но зритель не должен этого замечать и до последнего действия не догадываться, каков будет финал спектакля. Кэмпбелл Кристи. Это персонаж нейтральный, предсказуемый, никаких подвохов в виде эмоциональных взрывов. Эмоций уже и так чересчур много. Нужен кто-то, кто сможет трезво все оценить, то есть Кэмпбелл, он и убедит своего братца вернуться домой, к жене. С некоторым облегчением (пусть и еле ощутимым) Агата бросила письмо в ближайший почтовый ящик и двинулась дальше.