Предположение, будто Констанс Кент или Элизабет Гаф действовали в состоянии умопомрачения, не раз высказывалось в прессе. Возникла даже версия, что в припадке послеродовой горячки ребенка убила миссис Кент.[70]Пока Констанс находилась в тюрьме, некто мистер Дж. — Дж. Бирд опубликовал в «Морнинг стар» статью, в которой развивал мысль о том, что Сэвила убил некто пребывавший в сомнамбулическом состоянии. «Большинство из нас знают, с какой четкостью и аккуратностью действуют лунатики, — писал он. — На какое-то время следует установить ночное наблюдение за подозреваемыми». В качестве примера автор приводит случай, когда какой-то лунатик, с открытыми глазами и остановившимся взглядом, трижды нанес удар ножом по пустой кровати. Если лунатики, развивает он свою мысль, способны на неосознанную жестокость, то нельзя исключить, что убийца Сэвила просто не отдавал себе отчета в том, что совершает преступление. Может, у него было раздвоенное сознание. Мысль, будто безумие может проявляться и в такой форме, а в одном теле помещаться несколько душ, весьма занимала и психиатров, и просто читателей газет того времени. Статью Бирда, опубликованную в виде письма в редакцию, сразу же перепечатали несколько провинциальных изданий.

В воскресном выпуске «Женщины в белом» — тридцать четвертом по счету — герой раскрывает тайну, которую так упорно пытался скрыть сэр Персиваль Глайд; нечто такое, что бросает тень на прошлое всей семьи. Но этого оказывается мало для поимки виновного, надо еще найти доказательства вины. Уичер оказался в сходном положении. От Сары Дрейк он добился признания, предъявив ей передник. Отыщи он ночную сорочку Констанс, и проблема решилась бы таким же образом — он получил бы и вещественное доказательство, и признание.

Уичер искал необходимые доказательства в деталях. «Опыт, — замечает Эдгар По устами своего Огюста Дюпена, — убеждает, а грамотная теория подтверждает, что нечто действительно достоверное рождается преимущественно в недрах чего-то, казалось бы, не имеющего никакого отношения к делу». Какая-нибудь явно банальная деталь вроде случайного жеста может стать ключом к раскрытию тайны; ничем не примечательные события таят в себе весьма примечательные истории, надо только уметь правильно их читать. «На прошлой неделе я провел одно частное расследование, — рассказывает сержант Кафф в „Лунном камне“. — С одной стороны — убийство, с другой — чернильное пятно на скатерти, появление которого никто не может объяснить. Весь мой опыт соприкосновения с самыми грязными вещами в этом маленьком грязном мире убеждает, что такого понятия, как „пустяк“, просто не существует».[71]

Уичер попросил Сару Кокс вспомнить, когда она отдала в стирку исчезнувшую ночную рубашку. «В понедельник после убийства, — ответила она, — непосредственно перед началом дознания». Около десяти утра, 2 июля она прошла по дому, собирая грязное белье. «Мисс Констанс обычно оставляла свои вещи либо в комнате на полу, либо на лестничной площадке; часть я забирала в воскресенье, часть — в понедельник». «Грязная сорочка, — вспомнила Кокс, — валялась на площадке». Никаких пятен, по словам горничной, на ней не было, просто запачкалась немного — как обычно. «Ничего удивительного, ведь мисс Констанс целую неделю в ней спала». Кокс отнесла одежду на первый этаж, в чулан, чтобы рассортировать ее там. Покончив с этим, она попросила Мэри-Энн и Элизабет сделать соответствующие записи в книге учета, затем разложила белье по корзинам, за которыми должна была прийти миссис Олли. Ночных рубашек, вспомнила она, было три: одна принадлежала миссис Кент, другая — Мэри-Энн, третья — Констанс. Все три Мэри-Энн отметила в книге (Элизабет связывала свою одежду в отдельные узлы и вела собственную книгу учета).

При более детальном допросе Сара Кокс вспомнила, что в какой-то момент в чулан зашла Констанс. К тому времени белье уже было рассортировано. «Я уже все разложила, кроме тряпок для вытирания пыли, а Мэри-Энн и Элизабет ушли по своим делам. Констанс же зашла в чулан и попросила меня проверить карманы блузки — кажется, она забыла там кошелек. Я пошарила в корзине, где были сложены крупные вещи, нашла блузку, вытащила ее и сунула руку в карман. Там ничего не было. Так я ей и сказала. Тогда она попросила меня спуститься вниз и принести ей стакан воды. Ну я и пошла. Она проводила меня до площадки черной лестницы. Вернувшись со стаканом воды, я обнаружила ее на том же месте. Не похоже на то, что она куда-то уходила, даже ненадолго. Констанс выпила воды, поставила стакан и поднялась к себе в комнату». Горничная накрыла одну корзину скатертью, а другую — одним из платьев миссис Кент.

В одиннадцать Сара Кокс и Элизабет Гаф отправились, как велел коронер, в «Красный лев» давать показания. Сара сказала Уичеру, что дверь в чулан оставила незапертой, так как через час за бельем должна была прийти миссис Олли.

Уичер еще раз мысленно прошелся по ответам Сары Кокс. «Оказавшись в тупике, — говорит герой „Дневника детектива в отставке“, — я обычно укладываюсь в кровать и лежу до тех пор, пока не разрешу все сомнения и ребусы. Лежу с закрытыми глазами, но бодрствую, ничто меня не отвлекает, и постепенно наступает ясность». С самого начала детектив представлялся людям в образе мыслителя-отшельника, удаляющегося из мира чувственных ощущений в свободный, фантастический мир своих догадок. Примеряя друг к другу обрывки полученных им сведений, Уичер выстроил достаточно четкую схему.

Он решил, что Констанс попросила горничную поискать кошелек, чтобы заставить ее порыться в корзине и лишний раз убедиться в том, что ночная рубашка на месте. Затем, отправив ее вниз за водой и проводив до двери, она метнулась назад, выхватила рубашку из корзины и спрятала — возможно, под своими юбками (в шестидесятые годы XIX века мода на длинные пышные юбки была в полном разгаре[72]). Важно отметить, что это была не рубашка с пятнами крови, которую, как считал Уичер, Констанс уже успела уничтожить, но другая, свежая, надевавшаяся ею в субботу. Тут со стороны девушки был чисто математический расчет: если будет сочтено, что рубашку без пятен крови потеряла прачка, то, стала быть, той, окровавленной, в которой она, Констанс, совершила убийство, никто не хватится.

Уичер сообщал в Лондон:

Я придерживаюсь того мнения, что хотя ночную рубашку, бывшую на ней в момент совершения убийства, она впоследствии сожгла или куда-нибудь спрятала, все равно следовало считаться с возможностью, что полиция начнет расспрашивать, сколько у нее всего было рубашек после возвращения домой из школы; чтобы приготовиться к такого рода вопросам, она, полагаю, придумала весьма хитроумную тактику поведения, пытаясь заставить всех поверить, что одну рубашку потеряла прачка, через неделю после убийства. Видимо, план выглядел следующим образом.