– Не стану я сидеть! И он сам знает, куда может засунуть эту бескровную дрянь. Хочешь – оставайся, а я пойду.

Глаза Весты стремительно меняли выражение за выражением, словно цифры в перекидном номере автобуса.

– Хорошо, дорогой, – сказала она. – Оставь мне денег заплатить за мой обед. Увидимся через пятнадцать минут в том кафе на открытом воздухе.

– Где?

– На пьяцца ди как-то там, – сказала она, махнув куда-то рукой.

– Република, – услужливо подсказал официант.

– А вы не суйтесь не в свое дело! – рявкнул Эндерби. – Ладно, увидимся там.

Он оставил ей крупную банкноту на несколько тысяч или миллионов лир. С банкноты на Эндерби с безмолвной мольбой смотрела какая-то аллегорическая леди.

Четверть часа спустя Эндерби, уныло глядя на подсвеченный разноцветными прожекторами фонтан, на «Веспы», «Фиаты» и трезвые толпы, сидел подле почти пустой бутылки фраскати. Она досталась ему теплой, и он сказал официанту:

– Nоn freddo[38].

Официант согласился, что бутылка non freddo, и, улыбаясь, ушел. Теперь бутылка была еще менее freddo. Вечер выдался теплый. Эндерби вдруг испытал тоску по своей прежней жизни, по перестоявшемуся чаю, по часам в сортире, по онанизму. Потом, сдерживая слезы, сообразил, что ведет себя совершенно по-детски. Только правильно, что мужчина женится и проводит медовый месяц среди фонтанов Рима; только правильно хотеть быть зрелым. Но Утесли сказал, дескать, поэзия – это юношеский дар, следовательно, незрелая, родственная таким дарам, как скорость реакции и внимательность, которые превращают мужчину в гонщика. Возможно ли, что дар уже покидает его, и так задержавшись дольше положенного? Если так, то что он из себя представляет, в кого он превратится?

Появилась Веста – видение красоты с обложки «Вог» на фоне подсвеченного фонтана. Трепещущий и внезапно гордый, Эндерби встал. Она же села со словами:

– Честное слово, мне было за тебя стыдно. Ты повел себя просто позорно. Разумеется, я заплатила за еду, которую ты заказал. Ненавижу мелочные препирательства из-за денег.

– Моих денег, – поправил Эндерби. – Не стоило тебе этого делать.

– Хорошо, твоих денег. Но, пожалуйста, помни, у меня тоже есть достоинство. Я не позволю тебе или какому другому мужчине выставлять меня на посмешище. – Она смягчилась. – Ах, Гарри, как ты мог? Как ты мог себя так повести? Да еще в первый день нашего медового месяца! Ах, Гарри, ты ужасно меня расстроил.

– Выпей вина, – предложил Эндерби. Официант склонился с римской ухмылкой, в дерзком взгляде – восхищение синьорой. – В прошлый раз было чертовски caldо[39], – сказал Эндерби. – На сей раз я хочу freddo, понимаете. Freddо, черт побери! – Официант ушел, похотливо осклабясь. – Как я ненавижу этот проклятый город! – Эндерби вдруг пробрала дрожь.

Веста начала тихонько хныкать.

– В чем дело? – спросил Эндерби.

– О, я думала, все будет иначе. Я думала, ты будешь иным.

Внезапно она напряглась, глядя прямо перед собой, точно в ожидании какой-то физической кары. Эндерби смотрел на нее, разинув рот. Ее рот тоже открылся, и, словно из уст спиритуалистического медиума, раздался звук, сходный с вызыванием духа краснокожих:

– Вэээ-кк.

Эндерби слушал в немом изумлении, еще больше расширив глаза. Это была отрыжка!

– Ох, извини, – сказала она. – Я правда не могла сдержаться, честное слово.

– Не надо сдерживаться, пусть выходит, – участливо посоветовал Эндерби. – Всегда можно сказать «извините».

– Бэ-эээ-ппп!!!!

– Мне правда очень неловко, прости, – сказала Веста. – Знаешь, кажется, мне не очень-то хорошо. Перемена кухни не пошла мне на пользу. – Рооооррпп. Ауууу.

– Хочешь, вернемся в отель? – с жаром предложил Эндерби.

– Боюсь, придется. Боррррпфффф. Неудачный день у нас получился, да?

– Ночь сэра Тоби, – с облегчением отозвался Эндерби. – Как у Фомы в апокрифах. – Он взял ее за руку.

– Пьяцца Сан-Пьетро, – вещал экскурсовод. – Площадь Святого Петра. – Этот стриженный под ежик молодой римлянин нахально пожирал глазами дам. – Пляс де Сент-Пьер. Сан-Петерс-плац.

Вульгарно, решил Эндерби. Претенциозно. Экскурсовод заметил кислую мину Эндерби и понял, что не произвел впечатления.

– Плаца Сан-Педро, – перевел он название на испанский, точно выкладывал козырь.

Зной стоял палящий, и Веста была одета для палящего зноя в бежевый лен: что-то аскетичное и дорогое от Элио Берханьера. Она обладала поразительным даром восстанавливать силы. Вчера ночью ее расстроенный желудок слабоумным ребенком лепетал и булькал, даже когда она наконец заснула. Эндерби лежал в чистой пижаме, снисходительно слушая утробные звуки. Ее худые спина и ляжки, видимые сквозь вуалевую ночную рубашку, опрятные, но не соблазнительные, временами вздымались от очередных ветров – простыни из-за духоты летней ночи сбросил сам Эндерби. Едва погасла прикроватная лампа, Веста превратилась в скопление интимных шумов, которые наполнили Эндерби слабой ностальгией по холостяцким дням, когда он, засыпая, видел сны о кастрюлях и оттачивал у моря свои стихи. В половине четвертого по его светящимся наручным часам (свадебный подарок) Эндерби разбудил бешеный стук сердца о грудную клетку, вероятно, следствие стреги и фраскати, и он услышал, как она все еще самым здоровым образом похрапывает и пукает, но когда он окончательно проснулся около девяти под сварливые клаксоны с виа Национале, Веста уже сидела у окна и ела.

Важнейшая задача пока оставалась невыполненной. Эндерби, моргая и щурясь, заметив, что спал, не вынув челюсти, спрашивая себя, куда же положил контактные линзы, настолько осмелел от болезненной утренней эрекции, что спросил:

– Может, тебе ненадолго вернуться в постель?

Импровизированные стихи, остроумно вульгарные, пришли ему в голову, словно чтобы опровергнуть зловещие предзнаменования Утесли: Муза еще очень даже с ним.

Контракт наш брачный… Пусть же он,

Что б адвокаты ни твердили,

Подписан будет лишь пером —

Моим. И в нем – мои чернила.

Эндерби постеснялся прочесть такие вирши вслух. И вообще, Веста уже говорила:

– Я уже несколько часов как проснулась. Съела омлет с ветчиной в ресторане, а теперь ем завтрак, который заказала тебе. Но это круассаны, джем и все такое. Знаешь, мы сегодня идем на небольшую экскурсию. Я подумала, будет забавно. Поедем посмотрим Рим. Автобус прибудет в половине десятого, поэтому тебе лучше поспешить. – И она взмахнула билетами на экскурсию в луче римского света, потом хрустнула слоеным хвостиком: – Что-то не вижу особого энтузиазма. Ты не хочешь посмотреть Рим?