Тогда отец сказал сыну: «Если бы ты пришел сегодня, то обладал бы многим. Но теперь ясно, что тебе предопределена бедность. Завтра тебе лучше уйти».

После чего сын вернулся к себе домой.[202]

Солнце Преисподней, Повелитель Мертвых, является другой стороной того же лучезарного царя, что дарит день и правит днем; ибо: «Кто посылает вам удел с неба и земли? И кто выводит живое из мертвого и выводит мертвое из живого? И кто правит делом?».[203] Здесь уместно вспомнить сказку племени вачага об очень бедном человеке, Кьязимба, которого одна старуха перенесла к зениту неба, где в полдень отдыхает Солнце;[204] там Великий Вождь даровал ему процветание. Можно также вспомнить описанного в сказке, лукавого бога Эдшу, родившегося у другого берега Африки:[205] величайшим удовольствием для него было сеять раздор между людьми. Это различное видение одного и того же страшного Провидения. Оно вмещает в себя и от него исходят все противоречия, добро и зло, жизнь и смерть, боль и радость, блага и лишения. Это фигура, стоящая у солнечной двери, источник всех единств противоположностей «У Него – ключи тайного; к Нему ваше возвращение, потом Он сообщит вам, что вы делали».[206]

Таинство внутренне противоречивого отца прекрасно передает образ великого доисторического перуанского бога по имени Виракоча. Он носит солнце на голове вместо тиары; в каждой руке он крепко держит молнии; а из его глаз в виде слез идут дожди, которые питают жизнь в долинах мира. Виракоча – это Вселенский Бог, творец всех вещей; но в легендах он появляется на земле в облике нищего, в лохмотьях, всеми презираемый. На ум приходит Проповедь о Марии и Иосифе, которых никто не пускал переночевать в Вифлееме,[207] и классическая история о том, как Юпитер и Меркурий просили о ночлеге в доме Филемона и Бавкиды.[208] Также вспоминается история о том, как никто не узнал бога Эдшу. Эта тема часто встречается в мифологии; ее суть прекрасно выражают слова из Корана «и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха».[209] «Этот Атман, скрытый во всех существах, не проявляется, но острым и тонким рассудком его видят проницательные».[210] «Разломи палку, – гласит афоризм в духе гностиков, – и там найдешь Христа».[211]

И вот так вездесущий Виракоча напоминает своим характером всех могущественных богов вселенной. Более того, синтез бога-солнца и бога-бури тоже нам знаком по древнеиудейскому мифу о Яхве, в котором объединены черты двух богов (бога бури и солнечного бога); он прослеживается у навахо в ликах отца богов-близнецов; он явно проступает в характере Зевса, а также в сочетании молнии и солнечной короны в некоторых формах образа Будды. Суть в том, что милость, льющаяся во вселенную через солнечную дверь, это и энергия молнии, которая разрушает, сама являясь неразрушимой: разбивающий иллюзии свет – то же самое, что и свет творящий. Или на это можно посмотреть как на вторичную полярность природы: пламя, горящее в солнце, присутствует также и в грозе, несущей влагу земле; энергия, стоящая за элементарным единством противоположностей, огнем и водой, все та же.

Но самая удивительная и трогательная черта Виракочи, этого замечательного перуанского образа универсального бога (деталь, которая является его специфической особенностью) – это его слезы. Живительные воды – это слезы Бога. В этом смысл монашеского отречения от мира: «Все в жизни есть тлен» соотносится с заветом отца, дарующего жизнь: «Да будет жизнь!» Осознавая мучения сотворенных его рукой созданий, полностью сопереживая морю страданий, раздирающих разум огней заблуждающейся и опустошающей саму себя, похотливой и гневливой, им же сотворенной вселенной, этот бог предоставляет жизни право поддерживать жизнь. Удерживать оплодотворяющие воды означало бы уничтожить мир; дать им волю означает создание мира, который мы знаем. Ибо сущность времени – это течение, разложение существующего на мгновения; а сущность жизни – это время. В своем сострадании, в своей любви к тленным формам творец людей сохраняет это море страданий; но так как он осознает, что делает, то осеменяющие воды жизни, которые он дарует миру, – это слезы, бегущие из его глаз.

Парадокс сотворения, приход тленных форм из вечности – это отцовская тайна зачатия. Ее никогда нельзя полностью осознать и объяснить. Поэтому в каждой религиозной системе существует своя пуповина, ахиллесово сухожилие, которого коснулся перст матери жизни, и возможность совершенного знания здесь ограничена. Проблема героя заключается в том, чтобы пронзить себя (а вместе с тем и мир) именно в этой точке; разбить и уничтожить этот ключевой узел своего ограниченного существования.

Ил. 31. Плачущий Вселенский Отец (бронза, доинковский период). Аргентина, 650–750 гг. н. э.

Проблема героя, который стремится встретиться с отцом, в том, чтобы, победив свой ужас, открыть свою душу до такой степени, чтобы суметь понять, каким образом величие Бытия оправдывает самые отвратительные и безумные трагедии этой огромной безжалостной вселенной. Герой преступает пределы жизни с ее своего рода слепым пятном и на краткий миг способен смотреть на источник света. Он видит облик отца, понимает его и приходит к примирению с ним.

В библейском сказании об Иове Господь не делает никакой попытки оправдать – ни с человеческой, ни с какой-либо иной точки зрения – недостойную плату, определяемую им своему добродетельному слуге, «человеку непорочному, справедливому и богобоязненному и уклоняющемуся от зла». И слуги Иова были убиты халдейскими воинами, а его сыновья и дочери раздавлены упавшей крышей вовсе не за совершенные грехи. Когда его друзья прибыли, дабы утешить его, они с благочестивой верой в правосудие Господне сказали, что Иов, должно быть, совершил какой-то грех, за что и заслужил такое страшное наказание. Но честный, смелый, отстаивающий истину на земле и страдающий Иов настаивал, что свершения его были благими; после чего утешитель его, Елиуй, обвинил его в богохульстве за то, что тот мнит себя более справедливым, чем Бог.