То строившие сызнова оплот

На Аттиловом грозном пепелище —

Напрасно утруждали бы народ.[271]

151 Я сам себя казнил в моем жилище».[272]

ПЕСНЬ ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1 Объят печалью о местах, мне милых,

Я подобрал опавшие листы

И обессиленному возвратил их.

4 Пройдя сквозь лес, мы вышли у черты,

Где третий пояс лег внутри второго

И гневный суд вершится с высоты.

7 Дабы явить, что взору было ново,

Скажу, что нам, огромной пеленой,

Открылась степь, где нет ростка живого.

10 Злосчастный лес ее обвил[273] каймой,

Как он и сам обвит рекой горючей;

Мы стали с краю, я и спутник мой.

13 Вся даль была сплошной песок сыпучий,

Как тот, который попирал Катон[274],

Из края в край пройдя равниной жгучей.

16 О божья месть, как тяжко устрашен

Быть должен тот, кто прочитает ныне,

На что мой взгляд был въяве устремлен!

19 Я видел толпы голых душ в пустыне:

Все плакали, в терзанье вековом,

Но разной обреченные судьбине.

22 Кто был повержен навзничь, вверх лицом,

Кто, съежившись, сидел на почве пыльной,

А кто сновал без устали кругом.[275]

25 Разряд шагавших самый был обильный;

Лежавших я всех меньше насчитал,

Но вопль их скорбных уст был самый сильный.

28 А над пустыней медленно спадал

Дождь пламени, широкими платками,

Как снег в безветрии нагорных скал.

31 Как Александр, под знойными лучами

Сквозь Индию ведя свои полки,

Настигнут был падучими огнями

34 И приказал, чтобы его стрелки

Усерднее топтали землю, зная,

Что порознь легче гаснут языки,[276] —

37 Так опускалась вьюга огневая;

И прах пылал, как под огнивом трут,

Мучения казнимых удвояя.

40 И я смотрел, как вечный пляс ведут

Худые руки, стряхивая с тела

То здесь, то там огнепалящий зуд.

43 Я начал: «Ты, чья сила одолела

Все, кроме бесов, коими закрыт

Нам доступ был у грозного предела,[277]

46 Кто это, рослый, хмуро так лежит,[278]

Презрев пожар, палящий отовсюду?

Его и дождь, я вижу, не мягчит».

49 А тот, поняв, что я дивлюсь, как чуду,

Его гордыне, отвечал, крича:

«Каким я жил, таким и в смерти буду!

52 Пускай Зевес замучит ковача,[279]

Из чьей руки он взял перун железный,

Чтоб в смертный день меня сразить сплеча,

55 Или пускай работой бесполезной

Всех в Монджибельской кузне[280] надорвет,

Вопя: «Спасай, спасай, Вулкан любезный!»,

58 Как он над Флегрой[281] возглашал с высот,

И пусть меня громит грозой всечасной, —

Веселой мести он не обретет!»

61 Тогда мой вождь воскликнул с силой страстной,

Какой я в нем не слышал никогда:

«О Капаней, в гордыне неугасной —

64 Твоя наитягчайшая беда:

Ты сам себя, в неистовстве великом,

Казнишь жесточе всякого суда».

67 И молвил мне, с уже спокойным ликом:

«Он был один из тех семи царей,

Что осаждали Фивы; в буйстве диком,

70 Гнушался богом — и не стал смирней;

Как я ему сказал, он по заслугам

Украшен славой дерзостных речей.

73 Теперь идем, как прежде, друг за другом;

Но не касайся жгучего песка,

А обходи, держась опушки, кругом».

76 В безмолвье мы дошли до ручейка,

Спешащего из леса быстрым током,

Чья алость мне и до сих пор жутка.

79 Как Буликаме убегает стоком,

В котором воду грешницы берут,

Так нистекал и он в песке глубоком.[282]

82 Закраины, что по бокам идут,

И дно его, и склоны — камнем стали;

Я понял, что дорога наша — тут.

85 «Среди всего, что мы с тобой видали

С тех самых пор, как перешли порог,

Открытый всем входящим, ты едва ли

88 Чудеснее что-либо встретить мог,

Чем эта речка, силой испаренья

Смиряющая всякий огонек».

91 Так молвил вождь; взыскуя поученья,

Я попросил, чтоб, голоду вослед,

Он мне и пищу дал для утоленья.

94 «В средине моря, — молвил он в ответ, —

Есть ветхий край, носящий имя Крита,

Под чьим владыкой был безгрешен свет.[283]

97 Меж прочих гор там Ида знаменита;

Когда-то влагой и листвой блестя,

Теперь она пустынна и забыта.

100 Ей Рея вверила свое дитя,

Ища ему приюта и опеки

И плачущего шумом защитя.[284]

103 В горе стоит великий старец некий;

Он к Дамиате обращен спиной

И к Риму, как к зерцалу, поднял веки.

106 Он золотой сияет головой,

А грудь и руки — серебро литое,

И дальше — медь, дотуда, где раздвой;

109 Затем — железо донизу простое,

Но глиняная правая плюсна,

И он на ней почил, как на устое.[285]

112 Вся плоть, от шеи вниз, рассечена,

И капли слез сквозь трещины струятся,

И дно пещеры гложет их волна.

115 В подземной глубине из них родятся

И Ахерон, и Стикс, и Флегетон;