Три помощника «Заячьей губы», осознав наконец, что произошло, бросились на инока, размахивая кулаками. Факел, воткнутый в расщелину между досок настила, неплохо освещал мост, что позволило Феоне быстро оценить обстановку и без видимых усилий разметать нападавших головорезов, двоих уложив без сознания возле своих ног, а третьего отправив вслед за командиром охладиться в реке.

Между тем на шум драки к мосту стали сбегаться вооруженные люди. Тревожно заметались по лагерю огни факелов. Первый из подбежавших попытался ударить Феону саблей наотмашь, но инок увернулся, заплел руки нападавшего в замок и, перехватив оружие, оглушил ударом крыжа в голову. Встретив второго нападавшего сложной сабельной эскападой, он поступил с ним так же, как и с первым, после чего, играя двумя клинками, монах, словно нож сквозь масло, прошел по толпе нападавших. Не желая брать греха на душу, он щедро раздавал сабельные удары только обухом и голоменью. Видимо, он так бы и ушел, растворившись во тьме противоположного от лагеря Салтыкова берега Едомши, если бы не выстрел из пистолета, прозвучавший в пылу ночного боя почему-то оглушительно громко. Выронив саблю, Феона схватился за левый бок. Из-под его пальцев сочилась кровь, окрашивая сорочку в темно-багровый цвет. Монах посмотрел в сторону прозвучавшего выстрела. В саженях пяти от себя он увидел капитана Маржарета с дымящимся шотландским пистолетом в руке. Их глаза встретились. Капитан достал из-за пояса второй пистолет и, взведя курок, прицелился прямо в голову монаху. Но, прежде чем успел прозвучать выстрел, Феона с разбега прыгнул с моста в воду. Выстрел ушел вдогонку, видимо, не причинив беглецу никакого вреда. С досады Маржарет бросил дорогое оружие на землю, но, одумавшись, тотчас поднял и, убрав за пояс, быстрым шагом направился в сторону лагеря. Проходя мимо крутого берега Едомши, он остановился посмотреть, как по склону, стеная и завывая от боли, полз мокрый и грязный Семен – «Заячья губа».

– Падла… руку сломал… падла! – вытирая грязной рукой мокрое лицо, слезно выл Семка.

Маржарет с силой пихнул его носком сапога обратно в реку, удовлетворенно слушая, как тот катится вниз, громко вопя. Лицо иноземца исказила гримаса презрения.

– Пес смердячий. Найди его. Живым или мертвым! Salaud… nique ta mère!

Капитан резко повернулся на каблуках и, больше не оборачиваясь, ушел в лагерь, в то время как избитые помощники Семена с трудом помогли выбраться ему на берег, накинув на плечи чей-то желтый кафтан и поднеся ендову хмельной медовухи. Дрожащий от боли и холода, Семка удивленно посмотрел на своих помощников и, кивнув на удаляющую спину капитана, спросил:

– Чего это он? Сало? Какое сало?

Маржарет шел к большому шатру Салтыкова, но привлеченный шумом и выстрелами Салтыков вышел из шатра Авдотьи Морозовой и сам пошел навстречу Маржарету. Поравнявшись, капитан в ответ на немой вопрос боярина озабоченно произнес:

– Монах убежал!

Салтыков беспечно махнул рукой.

– Найдут. Куда ему отсюда бежать?

Маржарет хотел возразить, но, увидев стоящую у входа в шатер Авдотью, галантно поклонился ей, согласно придворному этикету французского двора, однако Морозова демонстративно отвернулась от него и, надменно фыркнув, ушла внутрь, задернув полог.

Суматоха в лагере продолжалась. От большого количества зажженных факелов стало вдруг светло, как днем. Люди громко кричали, бестолково бегали. Кого-то ловили и даже, судя по истошным воплям, крепко били в кустах боярышника, но кого и за что, оставалось загадкой.

Проводив Авдотью недобрым взглядом, Маржарет спросил Салтыкова с плохо скрытой обидой в голосе:

– Возможно, я что-то не понимаю, сударь, но не слишком ли много внимания вы уделяете этой капризной девчонке и ее младенцу? Так ли уж важны они в предприятии, задуманном нами? Хотелось бы напомнить, что на кон поставлены не только наши жизни, но и капиталы очень серьезных людей, которые не умеют прощать чужих ошибок.

Борис Салтыков высокомерно посмотрел на француза и проронил, спесиво выпятив нижнюю губу:

– Это что, угроза?

– Упаси боже, сударь! Это вопрос, – с поклоном ответил Маржарет, по-иезуитски отводя глаза в сторону.

– Вопрос? – переспросил Салтыков, скривившись, точно кислицу надкусил. – Ты капитан глуп, если задаешь подобные вопросы. Запомни: на Руси всякая власть от Бога. Потому Иван Грозный и дети его – в глазах народа помазанники Божие, а Борис Годунов и Романовы – самозванцы и узурпаторы. Авдотья, урожденная княжна Сицкая, род свой от Рюрика и Чингисхана ведет. У нее среди предков святых больше, чем у твоей королевы вшей на голове. Так что младенец ее, Петенька, и есть наша самая главная карта!

Маржарет, услышав слова боярина, замер на месте, осмысливая сказанное им, а после воскликнул возмущенно:

– Но вы мне раньше ничего не говорили об этом.

– А зачем? Разве это что-то меняет в наших планах? – холодно бросил Салтыков и сверкнул глазами сквозь хитрый «монгольский» прищур.

– Это не согласовано. Так нельзя… – растерянно пролепетал французский капитан, озираясь по сторонам, точно ища поддержку. Но вокруг никого не было. Даже лагерь успокоился. Только со стороны реки доносились голоса обозников, продолжавших безуспешные поиски отца Феоны.

– Ну и согласуй, – с улыбкой ответил боярин и спокойно добавил, направляясь к себе: – Чего так разнервничался, капитан? Пойдем в шатер. Поговорим.

Салтыков дружески потрепал по плечу огорченного Маржарета и пошел прочь от реки, чему-то негромко посмеиваясь. Француз, растерянно пожав плечами, поспешил за ним. Перед шатром в железной жаровне на высокой треноге, рассыпаясь искрами и потрескивая, пылали дрова. Два суровых боевых холопа боярина, гремя мушкетами и бердышами, встали у входа на караул, как только Салтыков, пропустив вперед своего гостя, задернул полог. Преданности и отваге своей охраны боярин доверял полностью, но, кажется, осторожность и бдительность не являлись их сильными чертами. Стражники не заметили, как из ближайшего овражка в противоположную от входа в шатер сторону метнулась долговязая фигура послушника. Маврикий, а это был именно он, нелепо, по-гусиному пробежав пару саженей, плюхнулся на землю, едва не задев натяжные стропы шатра. Осмотревшись и поняв, что не замечен стражниками, чернец задрал монашескую свитку, обнажив почти белый хитон, и достал из-за пояса кухонный нож, за пару часов до этого украденный у обозного кашевара. Перекрестившись и прочитав быструю молитву, он пырнул ножом в плотную ткань шатра. Ткань не поддалась. Лишь с третьего раза ему удалось проделать в шатре дыру, зато сразу такую, что через нее можно было входить и выходить почти так же свободно, как через дверь. Благо ночь была теплая и безветренная, так что находившиеся в шатре люди просто не почувствовали ни холода, ни сквозняка. Подождав некоторое время и сообразив, что ему опять сказочно повезло, Маврикий осторожно пристроился у дыры, подслушивая и подглядывая за Салтыковым и его собеседником.