Беломраморное окружение ванны было уставлено незнакомыми продуктами — розово-глянцевыми флаконами с гелями для ванны, купленными со скидкой шампунями и переливчатыми кремами для полоскания в упаковках объемом в два галлона. Даже Вик не стала бы покупать всю эту всячину, подумала Джин. Это следы Майи Стаянович, сердце которой разбито. И этими следами, которые она видит, озираясь вокруг, ей придется воспользоваться.

Погоди, здесь есть тюбик с чем-то, может быть, немного лучшим. Джин открутила крышку — тот самый гель со слабым медицинским запахом, что был у Марка на волосах этим утром. Она как можно дальше вытянула руку и сквозь пар, поднимавшийся над ванной, прочла надпись на этикетке: гель «Орто-гинол». Она улыбнулась. Марк приобрел влажный вид с помощью противозачаточного крема Майи. Вик будет в восторге, подумала она, радуясь тому, что наконец оказалась дома, и ни на миг не предполагая, что этот тюбик мог принадлежать ее дочери. Вступив в ванну, она вся в ней распростерлась, твердо намереваясь смыть Надежду и Якорь Спасения и погрузиться ниже ватерлинии.

Джин понятия не имела, сколько времени уже пробыла в ванне, когда услышала, как завопила Вик. Обычно то, что ее домашние всегда предпочитали кричать, а не пройти в соседнюю комнату, одолев десять футов, приводило ее в бешенство. Сейчас этот крик наполнил ее счастьем.

— Мама!

— Да?! — Она не смогла быть выше и выйти, а не крикнуть в ответ, — не готова была покинуть свое водное прибежище.

— Папа звонит!

— Я в ванне! Запиши номер! — Молчание. Из-за звонка Марка вода словно бы стала остывать. Она вытерлась хипповым пляжным полотенцем с изображением Барби — то был еще один след, оставленный Майей. Ей очень понравилось, как выглядит шкафчик с косметикой, хотя — дюжина розовых и лиловых теней, расставленных в ящиках хромированного бюро, годилась только для куклы. Джин быстро оделась. Глянув в зеркало, она подняла брови, чтобы вернуть нахмуренность, ставшую ее нейтральной передачей, и пошла вниз по лестнице.

— У папы, судя по голосу, все в порядке, — сказала Вик, сидевшая на разделочном столе, поигрывая пустым винным бокалом. Кажется, не очень-то давно она и ее подруги стояли прямо здесь на ящиках, раскатывая тесто для печенья.

— И? — сказала Джин. — Ты записала номер? — Джин была уверена, что ответ будет отрицательным; насколько она понимала, звонил он из отеля в Мэйфэре[50].

— Он сказал, что они собираются на обед, но потом он перезвонит, а еще — что он пока никого не подстрелил. И, да, что все, включая его, выпивают целые озера рислинга.

Когда она доставала тарелки и ложки-вилки, щеголяя в свободных штанах для занятий йогой и в огромных, с изображением Гарфилда[51], шлепанцах Майи, то чувствовала, что дочь не сводит с нее взгляда.

— Слышь, мам, а они тебе очень идут.

— Эти милые панталоны? — Джин вытянула их до наибольшей, клоунской ширины. — Они идеально подходят для пантисократии[52], как ты думаешь? Все получают по паре.

— Нет уж, спасибо, — сказала Вик, — ни за какие коврижки. Но, с другой стороны, вот эти, здесь я молчу. — Вик улыбалась, глядя на ступни Джин.

— Ах да, понимаю, — сказала Джин, нахмурившись. — Великолепны, не правда ли? Мне надо обзавестись своей собственной парой, черной. И — с пантерами, понимаешь, чтобы надевать их по вечерам. — Она выставила выпуклый оранжевый носок одного из шлепанцев. — Как ты думаешь, Элизабет не ревнует? — Джин подняла кошку и погладила ее по шелковистой серой шубке. Потом рассказала Вик об еще одном вкладе Майи в их семейный стиль, о неортодоксальной прическе в стиле «помпадур».

— Поверить не могу, чтобы папа нанес себе на волосы эту дрянь, — сказала Вик, снова наполняя свой бокал.

Джин, надеясь, что эта история не будет прокручиваться слишком уж часто, сомневалась, что могла бы вот так же позабавиться с сыном. В такие моменты она положительно завидовала матерям-одиночкам. Вот она, основная родственная связь: даже биологически они на одной и той же стороне.

— Не бери в голову, — сказала она. — Ты ничего не ела. — А потом, не желая продолжать в том же духе, добавила: — Бедный папочка. Мы ему ничего не расскажем. Ему бы стало не по себе.

— Нет, конечно же, расскажем! Я вообще думаю, что надо позвонить туда прямо сейчас и сделать объявление по системе общественного оповещения в Biergarten[53].

Biergarten. Джин улыбнулась. Она сама рисовала себе длинный и темный обеденный зал, увешанный связками колбас и украшенный прикрепленными к стенам кабаньими головами, где прислуживали фрейлейн с желтыми косами и вздымающимися грудями, запакованными в крестьянские блузы с глубокими вырезами. А где в этой праздничной сцене находится фрейлейн Джиована? Наверху, предположила она, стоит на коленях возле кровати и молится. После двадцатилетнего молчания дверной звонок прозвучал так громко, что Джин подпрыгнула.

Две женщины сидели одна напротив другой за выскобленным сосновым столом в кругу желтого света, отбрасываемого низко опущенной эмалированной лампой, и молча ели суп с лапшой. Джин подумала, что Виктория выглядит чересчур уж худой. Полной Вик никогда и не была, но теперь, когда она фарфоровой ложкой хлебала бульон, у нее был тот самый характерный для Хаббардов изможденный, встревоженный вид, позволяющий с легкостью различить очертания черепа. Но это и все, что можно было различить.

Ее поколение такое скрытное, подумала Джин.

— Со многими видишься из прежней шайки?

— Кое с кем, — сказала Вик, усмехаясь архаичному сленгу матери. — С Майей, само собой. И с Фай. Завтра будет вечеринка Шарлотты, хотя с тех пор, как она поступила в Кембридж, я ее почти не видела.

Многие из ее подруг были немного старше, но ведь Вик росла одна со своими родителями. Или — со своими родителями, одна.

— Значит, шайка плюс Викрам? Это должно немного отличаться.

— Ну конечно, так оно и есть.

Джин вздохнула, сдаваясь.

— Что это такое розовое у тебя на глазах? — спросила она, меняя галс. Тени, разумеется, но равномерно наложенные на оба века и углубляющие в оттенке у надбровий, как сценический грим, накладываемый не чтобы прикрыть, но чтобы изобразить синяк. Обеспокоенная своим тоном, так напоминающим Филлис, она добавила: — Мне нравится.