Потери оказались значительными. Кальтенбруннер отправил на задание лучших из лучших, и они доказали это в деле. Поисковая группа контрразведчиков не обнаружила ни живых, ни мертвых гитлеровцев. Они, подобно призракам, растворились в ночном небе. Последняя надежда оставалась на летчиков-перехватчиков. Шла минута за минутой, а дежурный московской зоны ПВО хранил молчание. «Арадо-232» бесследно исчез. Надеяться на чудо не приходилось, и Барышников, отдав команду: «К машинам!», побрел к дороге.

К нему присоединились Окунев с радистом. Позже к месту стоянки машин вышел Тарасов с бойцами из группы захвата. С собой они принесли тела четверых бойцов, завернутые в плащ-палатки. В перестрелке с боевиками «Цеппелина» контрразведчики потеряли двоих убитыми, четверо были ранены, двое из которых тяжело. Главные действующие лица радиоигры «Загадка» — Дуайт-Юрьев и Бутырин отделались сравнительно легко. Николай подвернул ногу, когда бежал к самолету. А Виктору уж точно повезло — пуля вскользь зацепила шею. Но не столько физическая, сколько душевная боль терзала его. То же самое он читал на лицах своих товарищей. Барышников замкнулся в себе и до самых Михалей не проронил ни слова. Тарасов с Окуневым также хранили угрюмое молчание. После деревни группа разделилась. Тарасов вместе ранеными свернул к ближайшему госпиталю, а остальные поехали в Москву.

Там, в своем кабинете их с нетерпением ждал Утехин. За последние сутки он не сомкнул глаз. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а доклад о результатах операции от группы Барышникова так и не поступил. После двух часов ночи связь с ней вовсе оборвалась. В худшее Утехину не хотелось верить, в глубине души все еще сохранялась надежда на благополучный исход операции «Капкан». Он нервно теребил карандаш и бросал нетерпеливые взгляды на телефон. Шорох за спиной заставил его обернуться.

Ожили часы, их мелодичный перезвон напомнил Утехину, что ночь подошла к концу. Стрелки показывали 4:30. День вступил в свои права. Бледная тень стремительно скользнула по дальней стене кабинета и исчезла. В открытое окно пробился первый робкий солнечный луч и, отразившись от стеклянных створок шкафа, шаловливыми зайчиками заскакал на посеревшем от усталости лице Утехина. Он встрепенулся, потянулся к чайнику, и в этот момент требовательно зазвонил телефон прямой связи с Абакумовым. У того тоже иссякло терпение. Утехин тяжело вздохнул и снял трубку. На вопрос: «Почему молчит Барышников?» у Утехина не нашлось ответа. В голосе Абакумова зазвучали гневные нотки. Он потребовал немедленно разыскать Барышникова и «поставить на связь».

Утехину ничего другого не оставалось, как ответить: «Есть!», снова засесть за телефон и обзванивать ближайшие к Михалям отделы Смерша. Везде он получал один и тот же ответ: группа Барышникова не дает о себе знать. Она будто сквозь землю провалилась. Не прояснили ситуацию и в армейских штабах. Последнее сообщение-запрос от Барышникова дежурный московской зоны ПВО получил в 1:48. Оно было безрадостным — самолет из спецэскадрильи Гиммлера выскользнул из засады. Поднятые на перехват истребители не обнаружили его ни в районе Михалей, ни в районе Егорьевска. Последующий поиск в прилегающих зонах также не дал результатов. Самолет словно бесследно растворился в воздухе.

Хранил молчание и «Цеппелин». Посты радиоконтрразведки НКВД, постоянно прослушивавшие эфир, не зафиксировали работы передатчиков Берлинского радиоцентра. Утехин, оказавшись в информационном вакууме, с опаской косился на телефон прямой связи с Абакумовым и не решался поднять трубку. У него не оставалось сомнений в том, что операция «Капкан» по захвату курьеров «Цеппелина» провалилась. С какими последствиями для «Загадки», Утехин об этом старался не думать. Его больше занимало другое — непонятное и трудно объяснимое молчание Барышникова. Мысль, что произошло самое худшее — он, а вместе с ним Окунев и другие участники операции погибли, Утехин гнал прочь.

Наконец в коридоре послышались шаги. Утехин нервно сглотнул и повернулся к двери. Она медленно открылась, и в кабинет не вошел, а ввалился Барышников. Обычно пышущее здоровьем лицо начальника ведущего отдела Смерша напоминало восковую маску. В глубоко запавших глазах разлилась смертная тоска, на правой щеке наливался синевой толстый, с палец, рубец. Не лучше выглядели Бутырин и Окунев. У Виктора из расстегнутого ворота гимнастерки проглядывала полоска бинта, а Андрей припадал на правую ногу.

Барышников, избегая смотреть на Утехина, прошел к креслу и тяжело, словно на него давил невидимый пресс, опустился в кресло. Его поникшая фигура, крепкие руки, обвисшие бессильными плетьми, выражали собой отчаяние и безысходность. Утехин, не отличавшийся сентиментальностью, налил воды в стакан и пододвинул к Барышникову. Тот вяло отмахнулся, и его увесистый кулак с грохотом опустился на крышку стола. Стакан подпрыгнул, вода выплеснулась на папку с документами и ручейками потекла на пол. Утехин смахнул рукавом с нее брызги, с сочувствием посмотрел на Барышникова и после секундного раздумья достал из стола бутылку, рюмку и налил водку. Тот залпом выпил и немигающим взглядом уставился на портрет Сталина.

Вождь сурово взирал на него и словно спрашивал: «Ну как же ты мог так опростоволоситься?» Барышников опустил глаза к полу и от досады заскрежетал зубами. Подобного провала в операциях у него не было за всю службу. Злосчастная канава-капкан, в которую так и не угодил «Арадо-232», могла похоронить не только карьеру, но и поломать всю его жизнь. Абакумов, снисходительно относившийся к человеческим слабостям, был строг и неумолим к профессиональному головотяпству. Искать причину провала операции в летчике-инженере, допустившем ошибку в расчетах, было последним делом. Барышникову ничего другого не оставалось, как положиться на судьбу и отходчивость Абакумова.

Подняв голову, он встретился взглядом с Утехиным, увидел сочувствие, но от этого легче не стало. Потерянного было не вернуть. Зябко поведя плечами, Барышников скосил глаза на телефон прямой связи с Абакумовым. Тот словно почувствовал, что происходит в кабинете Утехина, и позвонил сам. Барышников непослушной рукой снял трубку и, с трудом подбирая слова, приступил к докладу. Докладывать, собственно, было нечего, и он, не ища себе оправданий, всю вину за провал взял на себя. Абакумов выругался и потребовал немедленно прибыть к нему вместе с Утехиным и Окуневым.

Они, как на эшафот, побрели к приемной. В этот ранний час в ней никого не было. Дежурный с сочувствием посмотрел на них и коротко обронил: «Проходите. Он ждет». Барышников, тяжело вздохнув, первым шагнул в кабинет. Вслед за ним вошли Утехин с Окуневым. Выстроившись у стены, они прятали глаза от Абакумова. Тот поднялся из кресла, шагнул вперед и горой навис над ними. Какое-то время в кабинете были слышны лишь прерывистое дыхание и шорох работавшего вентилятора.

Абакумов не находил слов, чтобы выразить возмущение, нервными шагами мерил кабинет и бросал испепеляющие взгляды то на Барышникова, то на Утехина. Те от стыда, кажется, готовы были провалиться сквозь землю. Барышников пытался что-то сказать о досадных ошибках, допущенных при расчете канав, но слова застывали на губах. Абакумов, резко развернувшись, остановился напротив него и дал волю своему гневу. Это был тот редкий случай, когда он не стеснялся в выражениях.