— Не трогай меня! — рявкнул Эрик.

— Да не валяй дурака! — сказал Бой и хлопнул Эрика по спине.

Эрик закричал, и голос его сорвался на писк, он стал наугад шарить по верстаку, в полумраке рука его нащупала какой-то инструмент, холодный и твердый. Эрик бросился на Боя и не глядя ударил его. Коловорот угодил Бою в ухо и скользнул по плечу. Бой отпрянул, задев Дом, который чуть не упал, качнувшись на своем пьедестале. Прожектор продолжал вращаться. Бой побежал вокруг Дома.

— Брось к черту эту штуку! Ты что, спятил? — кричал он.

Эрик преследовал его по пятам, он ничего не видел, вращающийся свет маяка изменил комнату до неузнаваемости. Эрик споткнулся. Бой притих.

— Я знаю, где ты, — сказал Эрик. — Ты спрятался за Домом! — Он стиснул коловорот и пошел на Боя. — Сейчас я до тебя доберусь и уж на этот раз не промажу!

— Брось к черту эту штуку! — повторил Бой, он забился в угол, бежать ему было некуда. — Чего тебе надо?

Эрика начала бить дрожь, ему было ясно одно: он должен ударить, один раз, всего один раз, но сильно. Наверно, у него что-то случилось с очками, он не видел ничего, кроме света маяка.

— Да погаси ты этот проклятый свет! — крикнул он. Бой не шелохнулся.

— Погаси свет, чтобы я видел тебя, или я разобью к черту всю эту башню! — Он шагнул к Бою. — Кого мне ударить, тебя или башню? — Теперь его трясло так, что он с трудом держался на ногах. Он повторил: — Выбирай! Тебя или башню? Тебя?

— Нет, — ответил Бой. — Только не меня!

Эрик снял очки, стекла запотели и мешали ему. От этого привычного движения — снять очки и сунуть их в карман — все непостижимо изменилось. Эрика охватила страшная усталость, он попросил:

— Зажги, пожалуйста, верхний свет. У меня что-то с очками.

Когда в комнате вспыхнул свет, Эрик положил коловорот на верстак. Бой осторожно провел по уху и потом посмотрел на руку.

— Кровь, — сказал он. — Видишь, весь воротник в крови.

Эрик опустился на пол, ему было дурно. Хлопнула входная дверь. Через минуту в комнату вошел Александр и замер на пороге.

— Что тут происходит? — спросил он.

— Эрик меня ударил, — сказал Бой. — Видишь, кровь.

— Эрик? — удивился Александр. — Почему ты сидишь на полу? И где твои очки?

— В кармане. Мне нехорошо.

— Что ты сделал?

— Не знаю, — ответил Эрик. — Но я спас нашу башню. С ней ничего не случилось.

Александр медленно открыл пачку, достал сигарету и закурил.

— Башня по-настоящему вращается, — сказал он. — Ты, Бой, отличный мастер. Теперь полный порядок. Второго такого дома, как у нас с Эриком, нет ни у кого, это точно.

Прежде всего вы должны понять то, что я и вправду люблю свою бабушку, мать моей мамы. Я люблю ее совершенно искренне и почтительно и отчасти понимаю то, что для нее непостижимо. Мы прожили вместе всю мою сознательную жизнь. О том, что именно нарушило ее понятие о времени, я ничего толком не знаю, да наверняка она и сама не ведает… мы об этом не говорили.

С чего мне начать, чтобы вы меня поняли… Прежде всего, отнеситесь к моим словам всерьез, это совсем не шутка. Пока я не успел все рассказать, запомните одно: бабушка — самый спокойный и самый веселый человек, какого только можно себе представить. Иногда я думаю, что именно утраченное понятие о времени помогает ей быть счастливой.

С тех пор как мои родители умерли, бабушка взяла на себя заботы обо мне и делала это наилюбовнейшим образом. Мы прожили вместе вот уже семнадцать лет, и она очень стара. Вначале я ничему не удивлялся. Если она будила меня ночью и хотела отправиться на утреннюю прогулку, я шел вместе с ней, не задавая лишних вопросов; я привык к этому и на самом деле любил наши ночные странствия. Я гордился тем, что был единственным ребенком, который гулял по ночам.

Чаще всего мы ходили в парк или вниз в гавань. Бабушка знала, что меня интересуют лодки. Я помню, как ее башмаки стучали по тротуару. Когда мы спускались вниз по улице, был слышен только стук бабушкиных башмаков. Улицы были всегда тихи, и лишь редкий автомобиль проезжал мимо. Я приучился к тому, что она могла напоить меня вечерним чаем среди дня и закутать в одеяло, а потом закрыть шторы. Тогда я читал при свете карманного фонарика под одеялом. Правда, потом стало труднее. Я понял, что бабушка утратила понятие о времени, и начал ей возражать. Тогда она грустнела и выглядела встревоженной, совершенно сбитой с толку, а я не в силах был видеть ее тревогу, ее страх и тогда давал ей делить сутки так, как она считала нужным.

Когда я год спустя начал учиться в университете, она изрядно мешала моей работе. Я вставал в шесть утра и садился за чтение; тут являлась она, обеспокоенная тем, что я так поздно на ногах, что я засиживаюсь. «Ты должен пойти и лечь, — говорила она, — ты должен беречь свои глаза и свои бедные нервы. К чему такая спешка, у тебя довольно времени для занятий, поверь мне. Разве ты не можешь пойти и лечь, если твоя бабушка мило и ласково попросит тебя?»

Такое случалось не все время, но все же много раз за неделю. Бабушка, должно быть, обладала богатым внутренним миром, чтобы так снисходительно отрекаться от движения солнца и луны. Я теряюсь в догадках, что освещает ее путь и делает ее столь невероятно уверенной и спокойной. Ведь я не желаю ей мешать, я далек от этого. Хотя в последнее время стало трудновато. Я пытаюсь построить свой рабочий день по определенному графику, создать своего рода опорную конструкцию, рассчитываю свои силы как могу. Но я не выдерживаю, когда бабушка будит меня ночью и предлагает утренний кофе, чтобы было легче вставать. Я долго не могу сосредоточиться… Вы понимаете, не правда ли?

Сегодня я в самом деле взволнован. Бабушке и мне предстоит длительный перелет аж до города Анкориджа на Аляске. Она хочет встретиться там с другом юности, который ей очень дорог. Он врач, хотя теперь стар и давно оставил свою практику. Бабушка вообще-то робеет перед врачами, но ему она верит. Он спас ее однажды, когда она болела дифтеритом. Она рассказывает, что они всегда много разговаривали друг с другом на известном им одним таинственном языке, которого никто не понимал. Теперь, надеюсь, доктор поможет нам. Он занимался не душевнобольными, а теми, кого можно назвать одержимыми, вбившими себе что-то в голову, если вы понимаете, о чем я говорю. Ложные представления или, скажем так, сдвиги в восприятии и умении понимать и судить о чем-то, то есть нечто такое, что может постичь даже самых благополучных и благожелательных людей. Само собой, бабушка приедет к нему не как пациентка, она просто хочет встретиться с ним, прежде чем станет слишком стара для путешествий.

Доставить бабушку к самолету было непросто. Она настаивала, что этот перелет — ночной, что ей всегда хотелось увидеть Северный полюс ночью, что мы слишком рано выйдем из дома и нам придется долго ждать в аэропорту. Я пытался объяснить… Я показал ей расписание движения самолетов и карту мира. Ничего не помогало.