– Это точно.

Босх тряхнул руку детектива, но особенного энтузиазма по поводу состоявшегося знакомства не выразил.

– Мы раньше не встречались, но послушайте, что я вам скажу. Я проработал в Девоншире в отделе ограблений шесть лет, пока меня не перевели в убойный отдел в «Пасифике». И знаете, кто тогда был у нас начальником?

Босх покачал головой. Этого он не знал, да и знать не хотел. Но его новый знакомый тем не менее продолжил:

– Паундс, вот кто. Лейтенант Харви Паундс по прозвищу Девяносто Восьмой. Тот еще придурок. Был моим шефом. Ну вот. Я слышал, как вы его отделали. Протаранили, так сказать, окно физиономией. Доброе дело. Чертовски доброе. Я, когда оба этом узнал, так смеялся, чуть со стула не упал.

– Рад, что это доставило вам удовольствие.

– Не совсем. Потом я узнал, что вам за это перекрыли кислород. Взяли, что называется, за горло. Об этом тоже слухи распространились. Хочу вам сказать, что мы с ребятами целиком на вашей стороне.

– Спасибо на добром слове.

– Но что вы здесь делаете? Я слышал, вас внесли в список «пятьдесят-один-пятьдесят».

Босха чрезвычайно раздражало, что даже те люди в управлении, которых он не знал лично, в курсе всех его дел. Глубоко вдохнув, он мысленно призвал себя к порядку и попытался успокоиться.

– Послушайте, я...

– Босх! Вот ваш ящик.

У окошка возник «путешественник во времени» Нельсон просунул сквозь оконный проем голубой ящик размером с коробку от обуви, заклеенный алой липкой лентой, потрескавшейся от времени. И ящик, и ленту покрывал толстый слой пыли. Босх, не закончив фразу, отвернулся от Норта и наклонился к окошку.

– Распишитесь вот здесь, – сказал Нельсон.

Он положил на крышку коробки желтую квитанцию, в воздух взвилось облачко пыли, и он разогнал ее движением ладони. Босх расписался в квитанции, взял коробку и, повернувшись, заметил, что Норт за ним наблюдает. Впрочем, никаких вопросов тот ему не задал и лишь кивнул на прощание, когда Босх направился к выходу. Босх кивнул в ответ и взялся за ручку двери.

– Эй, Босх! – крикнул ему вдогонку Норт. – Не обращайте внимания, что я брякнул по поводу списка «пятьдесят-один-пятьдесят». Я ни в коем случае не хотел вас задеть. Надеюсь, вы не обиделись?

Босх, протискиваясь сквозь железную дверь к выходу, лишь молча посмотрел на него. Продолжая сжимать свою ношу обеими руками, словно какую-нибудь драгоценность, он вышел из отдела, покачал головой и зашагал по покрытому желтым линолеумом коридору.

* * *

Кармен Хинойос в темно-синем деловом костюме сидела в приемной своего офиса, когда туда ворвался припозднившийся на несколько минут Босх. Она пригласила его в кабинет, небрежно отмахнувшись от извинений. Проходя мимо нее в дверях, он почувствовал легкий аромат душистого мыла. Войдя в кабинет, Босх сел напротив Хинойос поближе к окну.

Хинойос улыбнулась – напротив нее стояли два стула, но Босх уже в третий раз упрямо занимал один и тот же – у окна. Босх подумал: возьмет ли она это обстоятельство на заметку, а если да, то что это может означать в смысле психологии?

– Вы устали? – спросила Хинойос. – Не похоже, чтобы этой ночью вы хорошо спали.

– Спал я действительно неважно. Но чувствую себя хорошо.

– Вы не изменили своего намерения по поводу того, о чем мы вчера говорили?

– Нет.

– Значит, будете продолжать расследование?

– Пока да.

Она согласно кивнула, словно ожидала именно такого ответа.

– Сегодня я хочу поговорить с вами о вашей матери.

– Зачем? Она уж точно не имеет никакого отношения к тому, кто со мной произошло.

– Мне кажется, это очень важно и поможет нам лучше понять то, что с вами происходит и почему вы затеяли это расследование. Это также может объяснить причину случившегося неделю назад инцидента.

– Сомневаюсь. Но тем не менее что вы хотели бы узнать?

– В нашем вчерашнем разговоре вы несколько раз упомянули ее образ жизни. Однако так и не сказали, кем она была и чем занималась. Размышляя над этим после сеанса, я пришла к выводу, что вам, возможно, непросто принять ее такой, какой она была. Даже чтобы сказать, что она...

– Была проституткой? Вот я это и сказал. Да, она была проституткой. Я взрослый человек, доктор, и способен воспринимать правду. Более того, пока правда остается правдой, я готов ее принять, какой бы горькой она ни была. По-моему, утверждая обратное, вы, доктор, слегка перегнули палку.

– Возможно... Что вы чувствуете по отношению к ней сейчас?

– Что вы имеете в виду?

– Я спрашиваю, какие чувства по отношению к ней вы испытываете? Гнев? Ненависть? Любовь?

– Признаться, я об этом не думал. Но не ненависть, это точно. Когда-то я ее любил. И ее уход не изменил этого.

– А вы не чувствуете себя покинутым ребенком?

– Для этого я уже слишком стар.

– Но в то время? Тогда вы чувствовали себя покинутым?

Босх на мгновение задумался.

– Пожалуй, испытывал нечто подобное. Тогда ее многое от меня отдаляло. Ее образ жизни, ремесло, которым она занималась... А потом она умерла и, так сказать, покинула меня окончательно. А я остался за забором, злился по этому поводу как черт и, конечно же, чувствовал себя одиноким. Но хуже всего было осознавать, что ее больше нет. Она ведь меня любила.

– Что значит «остался за забором»?

– То и значит, что за забором. Как я вам уже вчера говорил, я обитал в «Макларене» – государственном воспитательном учреждении.

– Точно. Помню. Значит, ее смерть не позволила вам оттуда уйти?

– Да, какое-то время я там просидел.

– Какое же?

– Я находился там до шестнадцати лет. Впрочем, дважды за эти годы так называемые усыновители меня оттуда забирали, но потом приводили назад. Когда мне было шестнадцать, меня взяла третья пара, и я жил с этими людьми до семнадцати лет. Позже я узнал, что они еще год после этого получали на меня пособие от ГОСОД.

– От ГОСОД?

– То есть от городского отдела службы по охране детства. Теперь его называют отделом по работе с подростками и молодежью. Но как бы это учреждение ни называлось, оно выплачивает ежемесячное пособие приемным родителям, которые берут из приюта ребенка. Многие люди забирают из приюта детей только ради того, чтобы получать эти чеки. Я не хочу обвинять в этом моих последних усыновителей, но они не поставили ГОСОД в известность о том, что я больше не живу с ними.

– Я вас понимаю. И куда же вы потом подались?

– Во Вьетнам.