Один из высших духовных иерархов военной ортодоксии, Эдвин фон Мантейфель, в письме к историку Ранке, которое он написал в 1871 году, указывал, что верит в следующие слова: «В армии, в которой я был взращен, просто никто не просил судью дать вам сатисфакцию. Вы сами добивались ее для себя. Вы вытаскивали пистолет, и, если другой человек отказывался драться, вы изрядно колотили его с помощью своих друзей». Каким бы отрезвляющим ни казалось это грубоватое письмо, ясно одно: узкая тропинка к новому представлению о чести, с таким тщанием расчищенная Фридрихом-Вильгельмом III, быстро заросла при его старшем сыне Фридрихе-Вильгельме IV, а при его втором сыне Вильгельме след ее полностью исчез из поля зрения.

Принц Вильгельм, как мы видели, не одобрил регуляции по судам чести, изданные при его старшем брате. Впрочем, было очевидно, что он желал отложить их в сторону, едва заняв трон. Прошли десять триумфальных лет, в течение которых он реформировал армию, преодолел внутренние проблемы и завоевал Францию. Затем он энергично взялся за это дело. В 1872 году Вильгельм учредил большую комиссию, состоявшую из высших командных офицеров. Они доложили, что «в общем регуляции при исправлении» доказали, что они чего-то стоят, что советы чести следует сохранить, даже в роли третейских судей. Вновь и вновь они настаивали на том, что их работа не напрасна, а совет чести должен как можно быстрее завершать свои посреднические функции – в течение двадцати четырех часов или около того. За мошенничество следует наказывать со всей суровостью, а наказания должны доходить вплоть до увольнения со службы. Только четыре генерала были против обязанности приведения на суд чести. Трибунал, говорили они, следует созывать не для того, чтобы уладить споры, а лишь для того, чтобы определить пределы, в каких ссора нанесла ущерб чести профессии или была способна сделать это. Кое-кто поддерживал такую точку зрения, но, разумеется, они считали незначительными делами рассмотрение почвы для ссоры и ее урегулирование, одновременно полагая главным «правильное» поведение.

К ним относился генерал-лейтенант фон Пап, который занимал самую крайнюю и в то же время наиболее логичную позицию. Его главная мысль состояла в том, что лучший судья и охранник собственной чести – сам офицер. Следовательно, каждый офицер должен быть в состоянии судить собственное поведение без вмешательства третьей стороны. Суды чести не должны вмешиваться и вступать в дело перед дуэлью, а все наказания за участие в дуэлях должны быть отменены, кроме тех, которые назначают, если дуэли не связаны с исполнением военного долга. Другими словами, дуэльные поединки должны быть законной деятельностью только для офицеров, но более ни для кого. Говоря в целом, такова была позиция королевской комиссии, которая и была принята в конечном итоге. Она рекомендовала полный отказ от второго свода регуляций от 20 июля 1843 года и была одобрена королем. Одно оставшееся обязательство заключалось в том, что в случае частной ссоры, затрагивавшей честь офицера, совет чести должен включиться в самый последний момент, когда вызов на дуэль получен другой стороной. Задача совета ограничивалась тем, чтобы тут же составить рапорт, если возможно (но не обязательно), перед дуэлью, которая должна была состояться, и затем, согласно общей традиции офицерства, предпринять попытку к примирению. И в качестве последней меры следовало попытаться разобраться, соответствуют ли условия дуэли тяжести дела. И наконец, если дуэль все же состоится, президент или член совета должен присутствовать на ней в качестве свидетеля и проследить за тем, чтобы соблюдались традиционные формальности. Что же касается судов чести, то их действия в связи с дуэлями ограничивались случаями, когда одна сторона из поссорившихся наносила обиду чести профессии в провокационной манере либо еще более резко. Одновременно тайный приказ делал дисциплинарный проступок в случае особых дуэлей (за исключением поединков на пистолетах) делом тайным.

Регуляции 2 мая 1874 года (приложение 16), таким образом, предоставляли судам чести право объявлять, позволяет ли обычай офицерской среды искать примирения (то есть мирного урегулирования ссоры). В результате зачастую дуэли не проводились, если стороны считали предпочтительным решить дело мирным путем. Следует отметить один существенный пункт: «Офицера, который способен на безрассудное оскорбление чести своего товарища-офицера, нельзя терпеть в армии в большей степени, чем того, кто не способен защитить свою честь». Иными словами: если вы вынуждаете своего товарища-офицера драться на дуэли, нанеся ему оскорбление, то будете уволены со службы, а он уволится сам, если не сможет бросить вам вызов.

Регуляции предварялись несколькими возвышенными словами о понятии чести – «прекраснейшем драгоценном камне» «товарищества» офицеров, – которая заставляет выполнять свой долг как можно лучше, об истинной дружбе, об уважении к другим сословиям и профессиям, о «давно испытанной традиции рыцарства в офицерском корпусе и о «высоких обязанностях» последнего. Эти благородные призывы не могли скрыть того факта, что текст самих регуляций давал очень мало для механизма практического разрешения конфликтов. Вознося рыцарский дух офицерства, Фридрих-Вильгельм ГУ и Бойен попытались построить новую концепцию офицерской чести. Она должна была быть более благородной и чистой, чем коллективное представление о ней, которого придерживались ранее. Придаваемые ей этические стандарты должны быть более рафинированного свойства. Классовый дух был возведен до статуса абсолюта, суверенного принципа поведения. Если, согласно регуляциям 1843 года, роль советов чести, хотя и ограниченная на практике во многих деталях, была довольно действенной, то сейчас она была сведена к нулю. Непоследовательность прежней системы была устранена, однако на ее месте возник гораздо более серьезный конфликт – между новой конституцией судов чести и гражданским правом современного законного и конституционального государства.

В начале этой части была предпринята попытка провести исторический анализ и составить социологический очерк о двух радикально разных концепциях юстиции, двух расходящихся взглядах на жизнь. Эти два представления теперь стояли лицом к лицу. В 1874 году чисто «классовая» система, соответствовавшая феодальному представлению о государстве и правосудии, предстала как совершенно устаревшая. Это во многом определялось огромным преобладанием в государстве военного элемента, которое основывалось на впечатляющих успехах прусско-германской армии в трех войнах предыдущего десятилетия.

Однако головокружительный престиж меча был обречен постепенно померкнуть в памяти о тех ярких победных днях; мало-помалу силы, определявшие общественное развитие, сместились и сформировали новый образчик отношений – гораздо более сдержанный и уравновешенный. Борьба идей, точек зрения и партий, стремившихся к власти и влиянию, не могли игнорировать особое положение, которое занимал в государстве офицерский корпус – положение, самой поразительной чертой которого была юрисдикция его трибуналов чести. До какой степени имела место борьба идей внутри самого офицерского корпуса – это вопрос, на который, вероятно, никогда не будет дан точный ответ. Между тем несомненно, что в нем наблюдалось настоящее брожение. Свидетельства тому можно обнаружить во многих жалобах самих офицеров, которые доходили до депутатов парламента, особенно левых, и каковые, таким образом, становились темой широко распространенных политических дискуссий. Вопрос оставался в силе благодаря публичности, которую пресса придавала самым серьезным дуэльным поединкам.