Некоторые из них, обнаружив на нас курсантские погоны, пытаются воспользоваться своим формальным старшинством: «Эй, служивый, — в конец очереди. Не видишь — офицеры стоят?» Отношение меняется, как только узнают, что мы недавно оттуда, куда они направляются впервые. Осторожно начинают расспрашивать — как там, за границей? И уже никто не обращает внимания на разницу в званиях.

Неделю мечемся по инстанциям: сдаем на хранение в ЦК ВЛКСМ комсомольские билеты; идем на беседу в другой ЦК — партии, где выслушиваем доброе напутствие, но с жестким подтекстом, касающимся, конечно же, непримиримой классовой борьбы, на передовой фронт которой мы выдвигаемся; делаем прививки против всяких нехороших болезней, свирепствующих в бедных южных странах; подбираем на специальном складе «гражданку», облачившись в которую начинаем смахивать на нерадивых агентов при выполнении группового задания — все одного возраста, при галстуках и в строгих плащах с поясами. Когда заходим в таком виде в автобус, не можем удержаться от шалостей — начинаем как бы исподволь, но внимательно осматривать пассажиров, особенно тех, кто постарше. Неизменно часть из них, сохранивших в памяти коллективный портрет сотрудников репрессивных органов недавнего прошлого, покидает облюбованные места и осторожно перемещается в другой конец салона, некоторые, облегченно вздыхая при этом, выходят от греха подальше на следующей же остановке.

Пока болтаемся по Москве в форме, а потом и в «гражданке», нас постоянно прихватывает то милиция, то военные патрули по поводу, а зачастую и просто так, чем-то мы привлекаем их внимание. Приходится использовать одно волшебное слово, причем вполне законно, а не из пустого пижонства. Милиционеру, задержавшему на Солянке за неправильный переход улицы, предъявляем заграничные паспорта и в ответ на недоуменный взгляд бросаем: «Спецзадание». Козыряет и тут же отпускает, начисто забыв о причитающемся с нас штрафе. То же происходит и с патрулями, неизменно и радостно вычисляющими в нас военнослужащих срочной службы по коротко стриженным затылкам. Ведем себя при встрече с ними достойно, не предпринимая привычных попыток к бегству, просто показываем документы и следуем по своим делам, оставляя обездвиженных от изумления военных мучительно размышлять о немыслимой, из ряда вон выходящей ситуации — какие-то курсанты в «гражданке», явное нарушение, тянущее на губу, но загранпаспорта, спецзадание…

Международный аэропорт Шереметьево. Сотня мужчин в плащах одинакового покроя, не отличающихся разнообразием цветов. Многие в одинаковых туфлях и шляпах с узкими полями. И рубашки под галстуками тоже у всех одинаковые, полоски только разные — синие или бежевые. Вся одежка казенная, с одного и того же военного склада. Стоим неплотной группой, ожидая регистрации. Соотечественники, сначала опасливо сторонившиеся нас, успокаиваются, заслышав родную речь. Иностранцы же так и не решаются подолгу оставаться рядом, тревожно осматриваются и как можно быстрее отходят на приличное расстояние.

Объявляют регистрацию на Кабул. Идем, не торопясь, сдавать багаж, понимая, что на наш спецрейс чужих не посадят. Разом опровергая подобное убеждение, к группе подлетает чернокожий пассажир с двумя шикарными чемоданами, одетый в приобретенное не иначе как за валюту длинное нежно-бежевое пальто, мягкую широкополую шляпу и, судя по ниспадающим на лаковые туфли серым с аристократическим отливом штанинам, костюм из чистой английской шерсти. Широкая афроамериканская улыбка и приветливое: «Хай! Это есть рейс Кабул?» Кто-то удивленно пожимает плечами, но подтверждает, что да, самолет летит в Кабул. Иностранец продолжает широко улыбаться, ставит на пол чемоданы и, перейдя на английский, доверительно сообщает ближайшему соседу по очереди, что он торопится в Карачи и очень сожалеет о необходимости совершить промежуточную посадку в афганской столице. Знакомый с английским в объеме программы военного училища соотечественник, уловив что-то про Карачи, заботливо поясняет представителю угнетаемой американскими расистами черной расы: «Ноу Карачи, оунли Кабул энд оунли рашн». Афроамериканец удивленно смотрит на табло, потом обводит взглядом окружающих его сумрачных мужчин, подпадающих под неширокий спектр военнообязанных возрастов — от двадцати до сорока лет, теряя при этом ослепительную улыбку и утрачивая блеск черной кожи, заметно сереющей по мере осознания того, в какую нехорошую компанию он попал. Недолгое замешательство заканчивается бегством. Не можем сдержать улыбок, хотя никто откровенно и не смеется, щадя самолюбие улепетывающего, опасливо оглядывающегося посланца черной Америки.

Пограничный контроль пройден, таможня не предъявляет претензий к классическому подбору содержимого чемоданов: две разрешенные бутылки водки, буханка черного хлеба, блок сигарет, палка сыро-вяленой колбасы, банка сельди пряного посола, ну там одежонка и бельишко, а у нас, переводчиков, еще и объемные двуязычные словари.

Поднимаемся в зал ожидания, где обнаруживаем небольшое кафе, позволяющее с пользой потратить завалявшиеся в карманах рубли. Беглый обзор предлагаемого ассортимента отечественных напитков и закусок вызывает полное удовлетворение и желание немедленно приступить к их дегустации — водка, коньяк, пиво и бутерброды, в том числе с икрой. Конфеты, печенье и яблоки, а также чай и кофе не в счет — этого добра и в Афганистане хватает. Образуем маленькую очередь, сначала сплошь состоящую из уже испытавших на себе тяготы от запрещения свободной торговли спиртными напитками.

— Ребята, а в самолете разве кормить не будут? — интересуется один из наблюдательных советников.

— Будут, конечно, но не скоро и без водки.

— Вот как? — Задумывается.

— Но не это главное, — объясняем, — главное, что в Афганистане сухой закон, а здесь все еще можно выпить за рубли и с собой кое-что рассовать по карманам.

— Как же так, совсем водки нет? — поражается подобному безобразию советник.

— Есть, конечно, но посольство советским гражданам выдает только к праздникам, по норме и за валюту. У афганцев, конечно, тоже можно купить, из-под полы, но очень дорого.

Советник тут же пристраивается в хвост очереди, за ним другой, третий. Организованно подтягиваются и остальные пассажиры спецрейса, все до единого, бросив по такому случаю ручную кладь на кресла. Буфетчица порхает за стойкой, артистично выполняя не отличающиеся разнообразием заказы — «водка-бутерброд» (вариант — «водка-бутерброд и бутылку с собой»), и очередь вскоре начинает двигаться по кругу, так как быстро удовлетворившие первую жажду, разохотившись, тут же пристраиваются в нее снова, некоторые даже не успев прожевать до конца полагающийся к каждым 100 граммам бутерброд. Но водка скоро заканчивается, и не меньшим спросом начинает пользоваться коньяк. Меняется только на «коньяк-конфетка» (вариант — «коньяк-конфетка и фляжку с собой») формула заказа. Когда же, к удивлению буфетчицы, запасы и этого крепкого напитка иссякают, в ход идет пиво. Быстро справиться с двумя-тремя бутылками удается не каждому, и после объявления посадки большинство попросту забывает их на столиках. Но упертое и, надо признать, жадноватенькое меньшинство, не желая признавать поражения в борьбе за последний глоток алкоголя на кровные рубли, вливает в себя остатки пива стакан за стаканом, торопливо и уже безо всякого удовольствия — не пропадать же добру.