Набравшись храбрости, Блондинка Актриса спросила:

— А Флис? Что произошло с Флис?

Матрона улыбнулась:

— О, Флис! Последнее, что мы о ней слышали, так это то, что она у нас теперь контрактница. Вступила в сухопутные войска. Дослужится до сержанта, это как минимум.

— О, Папочка! Пожалуйста, обними меня! И держи крепко-крепко!

Какие теплые мускулистые у него руки!.. Он был немного удивлен, возможно, и обеспокоен, однако сразу чувствовалось — он ее любит. Просто без ума от нее. Может, даже больше, чем в самом начале.

— Я… у меня такая страшная слабость. О, Папочка!

Он растерялся и не знал, что и сказать. И после паузы пробормотал:

— В чем дело, Мэрилин? Что-то я не совсем понимаю…

Она передернулась и зарылась лицом ему в грудь. Он слышал, как стучит ее сердечко — часто-часто, как у испуганной маленькой птички. Как прикажете ее понимать? Роскошная сексуальная женщина, на людях ничуть не стесняется, говорит лучше его, одна из самых знаменитых актрис в США, а может, даже, и в мире… и на тебе, прячется и дрожит в объятиях мужа, как маленькая!

Он любил ее, это ясно. Он заботился о ней, это тоже не подлежало сомнению.

Но его все чаще удивляло ее поведение.

— Какого черта, малыш? Что-то я не совсем понимаю.

Она читала ему отрывок из Библии. Высоким трепещущим от волнения голосом. И он понял: то был девичий ее голос, который редко кто слышал.

— «Сказав это, Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому. И сказал ему: пойди умойся в купальне Силоам, что значит: «посланный». Он пошел и умылся, и пришел зрячим». — Она подняла на него глаза, они сияли.

Что мог он сказать в ответ на это? Какого черта?..

Она читала ему стихи собственного сочинения. Посвященные ему, так она говорила.

Читала все тем же высоким и молодым голосом. Ноздри у нее покраснели от простуды, из носу текло; и она чисто детским неосознанным жестом вытирала нос пальцами. А голосок так и замирал, будто она балансировала на краю обрыва.

В тебе одном Вся жизнь моя. А то, что было до тебя, Не жизнь, не мир, не я…

Что он мог ответить на это? Какого черта?..

Она училась делать соусы. Соусы! Путтанеска (с анчоусами), карбонара (с беконом, яйцами, густыми сливками), болонъезе (говяжий фарш, свиной фарш, грибы, сливки), горгонзола (сыры, дробленый лесной орех, сливки). Она училась готовить разные пасты, названия их звучали, как стихи, и ее так и подмывало улыбнуться: равиоли, пенне, феттучине, лингуине, фузилли, кончигли, букатини, таглиателли. О, она была счастлива! Чем не сон? А если это сон, то сны бывают только очень хорошие и не слишком, верно? И последняя их разновидность легко переходит в кошмар… Все равно что распахнуть незапертую дверь и шагнуть в пустую шахту лифта.

Она входила в жаркую незнакомую кухню. По лбу и между грудями стекали липкие ручейки пота. Она неуклюже нарезала лук, слушала чью-то громкую страстную болтовню. От лука глаза щипало, из них лились слезы. Из шкафчика доставали тяжеленную сковороду на длинной ручке. В кухню с криками то вбегали, то выбегали из нее дети. Маленькие племянники и племянницы ее мужа. Она не запоминала их лиц и уж тем более никак не могла запомнить имен. Чеснок с оливковым маслом дымился на сковородке. Она поставила ее на слишком сильный огонь. Вечно витает мыслями где-то в открытом окошке, в небесах, не следит за тем, что творится у нее на плите.

Чеснок! Господи, сколько же чеснока! Вся еда буквально напичкана этим чесноком. Запах чеснока изо рта — он наблюдался у всех ее родственников. Изо рта у свекрови пахло чесноком. И еще у нее были скверные зубы. Мама всегда наклонялась к ней слишком близко. Мама была везде. Низенькая вечно хихикающая женщина, похожая на сардельку. Нос крючком, как у ведьмы, заостренный подбородок. Груди свисают на живот. Носила она только черные платья с белыми воротничками. Уши проколоты, она всегда носила сережки. А жирную шею обвивала золотая цепочка, и на ней висел золотой крестик. И еще она всегда носила чулки. Такие же, как у бабушки Деллы, толстые, хлопчатобумажные.

Блондинка Актриса видела фотографии своей свекрови в молодости, сделанные еще в Италии. Красавицей не назовешь, но хорошенькая и сексуальная, в этаком цыганском духе. Даже девушкой уже была полной. Сколько же ребятишек умудрилось произвести на свет Божий это маленькое коротенькое тельце? Теперь оно производило еду. Еда — это все. Для мужчин, чтобы жрали. И они действительно жрали! Эта женщина превратилась в еду и сама тоже любила поесть.

Много лет назад, на кухне миссис Глейзер, она была счастлива. Норма Джин Глейзер. Миссис Баки Глейзер. Та семья приняла ее, как дочь. Она любила мать Баки, она вышла замуж за Баки, чтобы обрести и мужа, и мать. О, как же давно это было! Сердце ее было разбито, но она выжила. И вот теперь она взрослый человек, и ей уже не нужна мать. Во всяком случае, не эта! Ей уже почти двадцать восемь, она уже не девочка-сиротка. Муж хочет, чтобы она была ему доброй женой и хорошей невесткой его родителям. Он хочет, чтобы на людях и в его компании она выглядела роскошной женщиной; но, подчеркиваю, только в его компании, под его пристальным надзором. Но она уже взрослая, она успела сделать блестящую карьеру, стать личностью. Если, конечно, «Мэрилин Монро» можно назвать карьерой. К тому же, вполне возможно, продлится эта карьера недолго.

Порой дни тянулись с удручающей медлительностью (особенно дни, проведенные в Сан-Франциско, с родственниками мужа), а годы пролетали стремительно и сливались в сплошное полотно, как пейзаж за окном мчащегося на высокой скорости автомобиля. Ни один на свете мужчина, женившийся на ней, не имеет права стремиться ее переделать! Будто, заявляя люблю тебя, он подразумевает: имею право тебя переделать. «А разве я так уж сильно от него отличаюсь? И кто из нас больше преуспел, это еще вопрос. Да кто он вообще такой? Всего лишь Спортсмен. И давно уже отошел от спорта». Тут она увидела, как нож выскользнул у нее из мокрых пальцев и упал на пол.

— О!.. Извините, мама.

Женщина на кухне пристально уставилась на нее. Она что, решила, что я хотела вонзить ей этот нож в ноги? Перерезать ее толстые лодыжки? Она быстро подобрала нож с пола и сунула его под струю воды в раковине, затем насухо обтерла полотенцем и продолжила резать лук. О, как же она устала от всего этого! Ярость Грушеньки боролась в ней со скукой.

Настал черед куриной печенки. Ее следовало поджарить.

Густой кисловатый запах, кажется, ее того гляди от него вырвет.

Да каждая девушка и женщина в США просто умирает от зависти к ней! А каждый мужчина завидует Бывшему Спортсмену.

Еще в драмтеатре Пасадены она поняла, что является свидетельницей рождения великого таланта. Драматурга, чья поэзия пронзила ее сердце. Он обладал видением трагика, страдающего от «повседневности». От так называемой «нормальной» жизни. Ты отдаешь свое сердце миру, это все, что у тебя есть. И вот оно пропало. Эти слова, произнесенные у могилы мужчины, в самом конце спектакля, и сопровождавшиеся вспышкой, жутковатым синим мерцанием, которое затем начало постепенно меркнуть, преследовали Блондинку Актрису на протяжении недель.