– Да-да… – озабоченно проговорил он и на всякий случай огляделся. – Дело… – Затем в глазах его обозначился испуг. – Извините. Потом…

Ефимыч встал и судорожным движением отёр ладони о свою знаменитую замшевую куртку.

– Скамейка, – доложил он. – Предназначена для сидения…

И почему я не псих с паранормальными способностями? Ходил бы себе по двору, видал бы всех в гробу, называл бы вслух кошку кошкой. Кто такая? Сейчас растолкую. У кошки четыре ноги, позади у неё – длинный хвост. А мне бы за это денежка на счёт капала… Впрочем, относительно денежки на счёт Ефимыч скорее всего выдумал. Как и относительно погашенных долгов. А иначе ерунда выходит: в финансах его незримые работодатели разбираются, а что такое скамейка, не знают.

Тогда откуда куртка?

В железную дверь гулко постучали. Звонка у меня не было. Была только кнопка, но сама по себе.

Открыл, не спрашивая кто. В крайнем случае грабители.

На пороге стоял Рудольф Ефимыч. Замшевое плечо его оттягивала сумка – тоже, видать, не из дешёвых.

– Отработали? – понимающе спросил я.

– Да, – сказал он. – Отработал.

– Тогда прошу…

Мы прошли в комнату, где, к моему удивлению, незваный гость с торжественной последовательностью принялся выгружать на свободный краешек стола коньяк, оливки и прочую сёмгу. В честь чего это он? Ах да, у него ж ко мне дело!

В четыре руки расчистили стол, уселись. Ефимыч огляделся, вздохнул.

– Бедно живёте, – сокрушённо молвил он.

Я промолчал. Гость тоже мялся и покряхтывал, не зная, с чего начать. Потом спохватился и разлил коньяк в тусклые разнокалиберные стопки.

Чинно приняли по первой. Закусили оливками с блюдца.

– Я – простой работяга, – внезапно известил он. – Я – попросту.

– Вы это мне? – уточнил я. – Или им?

– Вам. Я – прямо, знаете, без этих там ваших разных… Как в детстве учили, так и живу.

Трудная, видать, была смена. Речь у него разваливалась окончательно.

– Рад за вас.

– Погодите, – сказал он. – Не перебивайте. А то собьюсь.

И разлил по второй.

Выпили.

– У кого ничего святого, – сосредоточенно продолжил он, – таких не выношу. Родителей надо уважать. Родину любить. Работать надо. Прямо скажу: языком болтать не умею – только руками. Вот так!

Рассердился и умолк. Кажется, меня за что-то отчитали. Впрочем, Ефимыч уже смягчился. Назидательно поднял указательный палец.

– Труд сделал человека, – изрёк он.

– Точно труд? – усомнился я. – Не Бог?

Моего гостя прошибла оторопь.

– Нет, ну… – Он замялся. – Сначала Бог, потом труд… Бог сделал человека и сказал: «Трудись».

Я смотрел на Ефимыча почти что с завистью. И ведь уверен в каждом своём слове! Как всё же мало нужно для счастья… Трудись! Это, между прочим, изгоняя Адама из рая, Бог ему такое сказал. «В поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…» А в момент изготовления Он другое велел: «Плодитесь и размножайтесь». Занимайтесь, короче, сексом.

– Человек без людей не может, – сказал Ефимыч. – Без людей человеку нельзя.

Затосковал. Разлил по третьей. Я забеспокоился. Дозы, правда, махонькие, но всё равно – в таком темпе… К счастью, мой собутыльник не донёс коньяк до рта и со стуком отставил стопку. Я последовал его примеру.

– Ну вот как это? – уже с надрывом заговорил он. – Работал! Честно работал! Двадцать лет на пороховом заводе. Знал, что нужен людям! А они…

– Кто «они»? Люди?

Он досадливо мотнул головой.

– Да нет. Эти… которым я всё рассказываю.

– А-а… – Я наконец-то смекнул, в чём дело. – Спросили, как именно вы трудились на благо людей? А потом: что такое порох и зачем?

– Да, – глухо признался Ефимыч.

– Вот гады! – с искренним восхищением подивился я.

Все-таки пришлось выпить по третьей.

– Рудольф Ефимыч! Но они ж, наверное, не нарочно…

– Будто мне от этого легче! – буркнул он.

– Да не берите вы в голову… – уже малость размякнув, добродушно убеждал я его. – Подумаешь, начальство обидело! Так ли нас ещё обижали, а, Ефимыч? Зато работёнку подкинули. Хорошо хоть платят-то?

– Платят хорошо… А во дворе со мной никто говорить не хочет.

– Завидуют, – решительно объявил я. – Чёрной завистью. Ишь! На старости лет человеку хлеба кус перепал, а им уже невмоготу! У, суки…

– А вы сейчас безработный? – ни с того ни с сего спросил он.

Настроение мигом упало. Не спрашивая разрешения, я собственноручно наполнил стопки.

– Безработный…

– А раньше где? – не отставал Ефимыч.

– Да где я только не работал!

– Ну я и вижу, – одобрительно заметил он. – Рабочий человек. Не из этих… не из интеллигентов.

Ну, спасибо тебе, Ефимыч!

– Кто такие?

Он уставился на меня с подозрением.

– Не знаешь, что ли?

Я истово перекрестился, дескать, впервые слышу. Наверное, это было жестоко с моей стороны – задавать простые вопросы, от которых у бедняги и так уже ум за разум заходил, но после трёх стопок коньяка за собой не уследишь.

– Интеллигенты?.. – Глаза его напряглись, а лоб пошёл натужными складками. – Ну, эти… Образование получили, а пользу приносить не хотят.

– Кому?

– Обществу, – сердито сказал он. – Россия из-за них гибнет. Умные больно.

– Кто, например?

– Артисты всякие, – нехотя ответил он.

– А-а… – Я покивал. – Шукшин, Мордюкова…

– Нет, – испуганно сказал он. – Ты чо? Шукшин, Мордюкова… Они полезные. Я про паразитов разных.

А может, зря я ему сочувствую. Вот экскурсантов его бестелесных, тех – да, тех стоит пожалеть. После таких объяснений сам, глядишь, рехнёшься. Хотя не исключено, что, задавая вопросы, голоса просто развлекаются. Поражённый этой внезапной мыслью, я с невольным уважением покосился на моего собеседника. Если так, то передо мной сидел дурачок отнюдь не городского, но космического масштаба. Может быть, даже вселенского.

– И чем же мы, паразиты, вам не угодили?

Слово «мы» он, естественно, не расслышал. Фильтр, с детства установленный в голове Рудольфа Ефимыча, исправно задерживал на входе всё, что противоречило его пониманию ситуации.

– Паразиты, – повторил он, глядя на меня с недоумением и, должно быть, подозревая во мне придурка.