Последний день отличался скудостью мыслей и скупостью надежд. Понимая, что время его истекает, Пол впал в такую глубокую депрессию, что в ее пучине мог утонуть весь Париж.

Вернувшись пьяным в полночь на Пляс-Пигаль — вернее, пьяным он казался себе, — он обнаружил, что остался почти без гроша. Теперь он не смог бы позволить себе даже самую сиплую из немолодых шлюх и понимал, что втайне, пожалуй, как раз и надеялся на подобный исход. Поэтому не осталось ничего иного, как направиться в наименее освещенную часть города, где стояли армейские грузовики.

Вообще-то никто не требовал, чтобы солдаты, возвращаясь из увольнения, непременно садились в первый отходящий грузовик. На деле, если кто-то опоздал бы даже на самый последний из них, никто не стал бы особенно возражать. Но все эти неписаные правила воинской дисциплины более не относились к Полу Колби. Похоже, он стал первым и единственным из всех солдат, когда-либо маршировавших по Европе, кто умудрился провести три дня в Париже и ни с кем не трахнуться. Отныне для него стало яснее ясного: увы, не стоит больше относить свои трудности на счет робости или стеснительности — всему виной страх. Или, пожалуй, хуже, чем страх, — трусость.

— Как же так вышло, что ты не получил ни одной из моих записок? — на следующий день спросил его в их палатке Джордж Мюллер.

По его словам, он трижды оставлял послания для своего приятеля на специально предназначенной для таких целей доске в клубе Красного Креста — одну записку наутро после ночи, когда они расстались, и еще две позже.

— Боюсь, я даже не разглядел, что там такая доска имеется.

— Господи, да она же висит прямо у самого входа, — обиженно возразил Мюллер. — Как ее можно не заметить?

И Колби, презирая себя, пустился в объяснения, что на самом деле он провел в Красном Кресте не так уж много времени, после чего поспешил отвернуться.

Менее чем через неделю его вызвали в ротную канцелярию и сообщили, что прибыли документы относительно предоставления ему отпуска по семейным обстоятельствам. И всего через несколько дней его одним махом доставили в Лондон, и он уже стоял у стойки регистрации в гулком и наполненном пустой болтовней тамошнем клубе Красного Креста, который оказался почти точной копией парижского.

Он провел много времени в душе и переоделся в другую форму, сменив ту, в которой приехал, на совершенно чистую, — все это лишний: раз давало ему возможность потянуть время. Когда тянуть дольше было уже нельзя, он просунул дрожащий палец в отверстие диска на дурацком английском таксофоне и набрал номер матери.

— Ох, дорогой мой, — послышался ее голос. — Неужели это ты? Невероятно…

Они договорились, что он придет к ней сегодня во второй половине дня «на чай», и Пол, сев на громыхающий пригородный поезд, отправился в городок, где она жила.

— О, чудно, как мило! — проговорила она, стоя в дверях чистенького домика, рассчитанного на две семьи. — И ты так чудесно выглядишь в этой замечательной американской форме!

Склонив голову набок, она приникла к его наградам, и можно было подумать, что она плачет, но в этом Пол сомневался. Он заверил мать, что, разумеется, тоже рад ее видеть, и они вместе прошли в маленькую гостиную.

— О господи! — снова заахала она, очевидно уже осушив слезы. — Неужели я могу надеяться, что такому большому американцу, великому воину, не будет скучно в моем жалком домишке?

Но вскоре напряжение прошло, и вот уже они ладили друг с другом — пожалуй, куда больше, чем бывало прежде. Они сидели друг напротив друга, а в небольшом газовом камине потрескивали глиняные угольки, становясь то голубого, то оранжевого цвета. Мать сказала, что ее муж скоро вернется домой, так же как и их сын, которому теперь шесть, и он просто «умирает» от желания познакомиться с Полом.

— Что ж, хорошо, — ответил он.

— И я, честное слово, старалась дозвониться до Марсии, но там подняли трубку буквально через несколько секунд после после ее ухода. Потом я позвонила ей на квартиру, но там никто не ответил. Наверное, их обоих нет дома. Видишь ли, Марсия уже около года снимает квартиру на пару с одной девушкой, — Тут мать фыркнула и чуть отвернулась от него — это манерничанье внезапно напомнило ему ее прежнюю. — Наша юная леди ведет поистине светский образ жизни. Однако позже вечером мы все-таки попытаем счастья еще разок, и, вполне возможно, нам…

— Мам, не нужно, — возразил Пол. — Я позвоню ей завтра.

— Ну как хочешь.

И весь остаток того дня, быстро превратившегося в сумерки, он действительно хотел поступить именно так, даже когда домой вернулся ее муж, изможденного вида мужчина средних лет, у которого от постоянного ношения шляпы на тщательно расчесанных, даже прилизанных, волосах остался аккуратный круг и который ни разу не осмелился заговорить о чем-либо первым, а также их маленький сынишка, похоже и не думавший умирать от желания с ним познакомиться: он, напротив, то и дело высовывался из своего укрытия и показывал гостю язык.

Не желает ли Пол к чаю еще один сэндвич с маслом? Хорошо. Не желает ли он выпить? Очень хорошо. А точно ли он не хочет побыть с ними подольше, скромно поужинать с ними печеными бобами на эдаких больших гренках и остаться у них ночевать? Вообще-то места вполне достаточно.

Только этого не хватало! Он едва дождался момента, когда можно было вырваться из этого дома. Хотя потом весь обратный путь на поезде он не уставал твердить себе, что не сделал ничего такого, за что его могли бы посчитать невежливым.

Когда он проснулся, то едва ли был способен съесть полагающийся ему завтрак — так нервничал из-за предстоящего звонка в американское посольство.

— С кем вас соединить? — спросила телефонистка. — Простите, она из какого отдела?

— Видите ли, все, что я знаю, — она работает у вас. Не могли бы вы как-нибудь…

— Подождите минутку… ага, вот: да, у нас действительно есть некая мисс Колби, зовут Марсия, работает в издержках. Сейчас соединю.

И наконец, после нескольких гудков и щелчков, а также после продолжительного ожидания, на другом конце провода прозвучал чистый, как звук флейты, и счастливый, оттого что он ей позвонил, голос его сестры — сладкий голос английской девушки.

— …Это было бы чудесно, — щебетала она. — Сможешь зайти за мной около пяти? Первое здание сразу за главным, как раз налево от статуи Рузвельта, если идти со стороны Беркли-сквер. Там не заблудишься. И я сразу выйду к тебе, если подойдешь раньше, а если будешь опаздывать, тогда, ясно дело, я тебя подожду.

После того как она повесила трубку, понадобилось еще какое-то время, чтобы до него дошло: во время всего разговора она так ни разу и не назвала его по имени — наверное, тоже робела. В цокольном этаже Красного Креста в жарком, душном помещении двое потных кокни, полураздетых и что-то невнятно лопочущих на своей тарабарщине, занимались частным бизнесом — отпаривали всю вашу форму за полкроны. К ним всегда стояла очередь солдат, желавших получить услугу подобного рода, и Колби тоже решил убить на это часть дня. Он-то знал, что форма у него в полном порядке, но уж очень хотелось выглядеть сегодня вечером на все сто.