– Люди скажут: испугался княжич, в лес забился, в нору схоронился! – с досадой подхватил Лелёшка.

Ему уже виделась жаркая брань, но их, отроков, и возглавить должен был равный им. Тогда они выйдут своей, отдельной младшей дружиной, по старинному обычаю, и добьются своей собственной славы.

– Святослав над нами насмеется! Ему самому, говорят, и четырнадцати нету!

– Так у него отца нет, он в своем роду старший, – напомнил Лоб.

– А обое рябое! Позор нам, коли мы такого мальца испугались, хоть он князь, хоть кто!

– Не испугался я! – Будим резко повернул к Лелёшке голову.

– Так чего расселся, как просватанный! Мы идем на войну?

– Да мы раньше всех пойдем! Если вы, – Будим вызывающе прищурился, – не сробеете.

Мысль о войне ему нравилась – больше всех нынешних мыслей. Попади он на войну – и никто, даже отец, уже не посмеет сказать, что он подверженец[14] бессовестный, который… Но чтобы туда попасть, пришлось бы сперва вернуться к отцу с повинной головой, принять прощение… Еще Карислава будет его в дорогу собирать… Эти мысли отбивали всякий задор. На войну хотелось, а домой – нет. Как бы устроить, чтобы попасть туда не через Хотимирль?

Войны не было в обыденной жизни, но о ней водилось немало преданий. Старинные песни – мужское дело, и дед Лукома зимними вечерами передавал отрокам сказания о пращуре, Хотимире, и его славных делах.

Будим с детства слыхал эти песни – их каждый год пели на зимних и осенних праздниках, на свадьбах. И с детства он знал, что песни эти поются о его прямом предке. В нем жила Хотимирова кровь, наследство десятков поколений старших сыновей. И он мог перечислить двадцать колен своих дедов. Лукома же, как отроки верили, мог пересказать весь род человеческий от самого начала, от Даждьбога-прародителя. Кровь обязывала – отстань правнук от пращура, сама память его будет опозорена. Выродились, скажут, хотимиричи, измельчали, скоро пойдут люди как мыши, а там и роду человеческому конец… И Будим старался не отставать, тем более что и обычай вел его проторенным путем. Двенадцати лет он отправился в лес, обучаться всем нужным премудростям заодно со своей будущей дружиной. Вот только времени Доля напряла ему маловато…

До возраста, в котором Хотимир отправился завоевывать землю Аварскую, Будиму оставался еще год. Но его враг не стал ждать. Святослав не стал ждать и того, пока вырастет сам. Отроча тринадцати лет возжелал покорить хотимиричей!

– Видно, дядьки за ним худо смотрят, мать избаловала! – пробормотал Будим и наконец усмехнулся: – Ну что, други мои! Побьем Святослава?

– Еще как побьем! – оживился Лелёшка. – Костей не соберет! К мамке побежит, под подолом прятаться и сопли ее передником вытирать!

Все трое засмеялись.

– Ну что, идем? – повеселевший Лоб поднялся с песка.

– Погоди, – Будим глянул на него снизу вверх. – Вы мыслей моих всех еще не знаете…

– Ну, давай, расскажи, – Лелёшка подвинулся к нему ближе, и Лоб, уже собравшийся было идти, с неохотой сел на прежнее место.

– Вот что я придумал, – Будим на всякий случай огляделся, хотя слышать его было некому, кроме той же утки с выводком. – Как говорится, а пойдем-ка мы с вами, други, срубим-ка змею буйну голову, да поднимем-ка головушку на острый кол, да поднесем-ка родимому батюшке!

* * *

Княжий сын Будим из лесу не вернулся, но передал, что начинает оповещение людей и сбор младшей дружины. Лоб и Лелёшка созвали на выгон всех отроков, кто хоть одну зиму успел провести у Лукомы, но еще не женился, потолковали с ними и разослали по окрестностям: уведомить надлежало каждую весь, даже малую, из двух дворов. В весях отцы тоже видели, как хотимирские отроки передают их сыновьям призыв княжича, матери собирали им сорочки и припас на дорогу.

А потом отроки исчезли – не дождавшись отцов и старших братьев, которые тоже собирались с копьями и топорами в княжеское войско. Надеялись застать их возле Хотимирля, где был назначен общий сбор – и напрасно. Будимирова дружина будто в воду канула. Благожит был встревожен, раздосадован, разгневан – будто ему без того заботы мало! С каждой веси мужа собирают на рать только одного – забери больше, домочадцы останутся без кормильцев. Но неженатых отроков берут почти всех, кто выучен обращаться с луком. С их исчезновением князь лишился заметной части общей рати. И особенно злило непокорство сына: мог бы вину прежнюю загладить, а он отца срамит перед людьми, будто его, Благожита, слово для сына и не значит ничего!

Сам Благожит был вынужден ждать, пока к нему соберется побольше людей – идти навстречу врагу с малой силой означало потерять и то, что имеется. Потому и не отправили к русам навстречу послов: пригрозить нечем. В Хотимирль прибывали новые беженцы: говорили, что Святослав выжигает селения, топчет посевы, позади него лишь пепел да кости лежат… Сопротивления никто ему не оказывал, жители весей вдоль Припяти разбегались и прятались в лесах.

По старому обычаю славян князь был первым жрецом своего рода, но рати не водил, поэтому для войны воеводу выбирало вече. В этот раз выбрали Путислава – старейшину Велесинской волости. Около сорока лет, чуть выше среднего роста, он был плотного сложения, даже чуть полноват, но силен и проворен. Круглое румяное лицо его производило впечатление бодрое и даже веселое, говоря об отменном здоровье, несмотря на далеко уже не юный возраст, а твердый взгляд серых глаз и серые от первой седины темно-русые волосы и такая же борода словно вносили в его внешность оттенок железа. Человек храбрый, толковый и решительный, он для этой должности годился лучше всех.

Через несколько дней, к облегчению Благожита, пришли вести от Будима. Выйдя навстречу русам, он со своими отроками подобрался поближе и рассмотрел их войско вблизи. Услышав про четыре-пять сотен оружников, Благожит схватился за голову и долго сыпал проклятьями: это было больше, чем он мог собрать до подхода врага. А русы уже подошли к устью Горыни, до Хотимирля им оставалось несколько переходов.

Будим присылал вести всякий день. Русы приближались. Теперь Благожит простил отпрыска: благодаря ему он знал, где враг и когда ждать его сюда. Сам он тоже не терял даром времени: уже собранные несколько сот человек готовились защищать Хотимирль. Выходить в чисто поле и там предлагать битву старейшины сочли неразумным – уступали и числом, и вооружением, и умением. Но это был не повод падать духом.

– Лес – твержа наша! – говорил Благожит. – Леса земли родимой нас нерушимой стеной укроют, а всякая ветка во врага стрелой каленой полетит. Видят деды наши – не придется русам хвалиться, будто больше у них счастья, чем у хотимиричей!