В Европе женщины своими нарядами служат украшением всякому собранию, а здесь совершенно напротив — нарядом отличаются мужчины.

Как скоро султан занял свое место, стражи, стоявшие по четырем углам поприща, расступились, и оттуда явилась толпа молодых людей. Они скакали так быстро и в таком беспорядке, что ничего нельзя было различить в этом вихре, образовавшем густое» ослепительное облако алых седел, золотых шпор, блестящих ятаганов, серебряных нагрудников и рубиновых султанов. Игра началась простыми конными эволюциями. При всякой эволюции смесь цветов и форм становилась более и более блестящею; группы свивались вензелями, раскидывались цветами, разбрасывались разноцветным ковром. Потом каждый старался выказать свою ловкость, попадая в соперника джеридом или увертываясь от его ударов. Тогда пошли в дело трости с железными крючками. Всадники с удивительною ловкостью поднимали ими свои джериды или дротики с земли на всем скаку лошади, на другие, пренебрегая это средство, спускались почта под самое брюхо лошади и поднимали джерид рукою.

Эта дивная борьба продолжалась часа два; ни у одного из всадников не было ни лат, ни шлема с наличником, между тем ни один из них не был ранен, что, однако же, не всегда случается. Наконец, ужасная музыка, которою подан был сигнал к начатию битвы, раздалась в знак ее окончания. В ту же минуту джериды перестали летать и прицеплены были к седлам; всадники ускакали, поприще опустело.

За всадниками явились плясуны на канате, странствующие паяцы, фокусники и ученые медведи. Все эти промышленники начали показывать свое искусство: одни плясали, другие разыгрывали фарсы, третьи делали фокусы-покусы, так что каждый зритель мог выбрать зрелище по своему вкусу или рассеянными взорами окидывать все это странное и разнообразное зрелище. Что касается до меня, то, признаюсь к стыду моему, я был одного мнения с лордом Эссексом в «Кенильворте», который, как читатели, конечно, помнят, предпочитал медведя даже Шекспиру, и я совершенно предался созерцанию милого четвероногого. Впрочем, надобно сказать, что внимание мое разделял с медведем и его вожатый, важный турок, который смеялся не больше своего зверя; ясно было видно, что он весь, от шелковой кисти своей шапочки до загнутых кончиков туфлей, был проникнут чувством чести, которой удостоился. Всякий раз, когда султан изъявлял свое удовольствие, он, в полном убеждении, что это относится к нему и его медведю, останавливался, кланялся, заставлял кланяться медведя, и потом начинал снова. К сожалению моему, это занимательное зрелище было вскоре прервано. Султан встал, чтобы ехать в сераль обедать. Все тотчас встали в одну минуту: паяцы, фокусники, народ, визири и медведи, все разошлось, исчезло. Наши отправились тоже в сераль, а я, отдав лошадь слуге, пошел к берегу, сел в лодку и отправился в Галату; там, при помощи нескольких слов французского наречия, которые я уже выучил, и адреса, который дал мне Моисей, я скоро отыскал его лавку.

Еврей не ждал меня так рано: он звал в семь, а тогда было еще только пять часов. Я рассказал ему, в чем дело, и попросил дать мне чего-нибудь поесть. Моисей был человек бесценный: он исправлял все возможные ремесла. Он тотчас принес мне самый лучший обед, какой только можно сыскать в Константинополе, то есть вареного цыпленка, рису с шафраном и пирожного; потом подал душистый кальян с превосходным табаком.

Я роскошно лежал на диване, как вдруг вошел Моисей и за ним женщина, закутанная в плащ и покрывало. Он тотчас запер за собою дверь. Воображая себе, что это моя богиня, которая решилась предстать предо мною в виде простой смертной, я вскочил с дивана и начал раскланиваться, но Моисей остановил меня.

— Времени тратить некогда, — сказал он.

— Да я и не намерен.

— Вы ошибаетесь. Это не барыня, а служанка.

— Ага! — сказал я с сожалением.

— Послушайте меня, — сказал Моисей, — оставьте это, пока еще можно; вы пускаетесь на дело, опасное везде, а в Константинополе и подавно. Мне заплатили, чтобы предложить вам свидание, я и предложил; но ни за что на свете не приму на себя ответственности за то, что может с вами случиться.

Я вынул кошелек и, высыпав на руку половину того, что в нем было, подал Моисею.

— Вот, — сказал я, — несколько цехинов в знак признательности за то, что ты исполнил это поручение, и в доказательство, что я отступаться не намерен.

— Так и быть, — сказал Моисей, отвязывая покрывало и верхнее платье женщины, которая почтительно стояла у дверей, не понимая того, что мы говорили. — Наряжайтесь, — прибавил он, — и дай Бог вам выпутаться из беды, в которую сами лезете.

Признаюсь, что я немножко поколебался, увидев, что надобно закутаться в это платье, в котором мне, как мумии, невозможно будет действовать руками. Но я зашел уже слишком далеко, отступить было бы стыдно, и я, очертя голову, продолжал свое опасное предприятие.

— Научи же, что мне теперь делать? — сказал я.

— Ступайте только за невольником, который поведет вас, а главное, молчит. Одно слово, и вы погибли.

Все это было не очень весело; но уж так и быть, я на все решился. Читатели уже видели, что я не труслив, да притом меня тянуло любопытство, столь свойственное молодым людям. Я прикрыл только свой мичманский кортик, надел платье и покрывало, и в этом костюме, скрадывающем все формы, походил как две капли воды на ту, которая уступила мне свою одежду. Это я угадал по взгляду, которым мы с Моисеем обменялись.

— Ну, а теперь что мне делать? — спросил я, нетерпеливо желая узнать, к чему все это меня поведет.

— Пойдемте со мною, — отвечал Моисей, — и только ради Бога…

Он положил палец на губы.

Я кивнул головою, отворил дверь и, сойдя с лестницы, очутился в магазине.

Там ждал нас черный невольник. Обманутый моим нарядом, он тотчас побежал отвязать осла. Турчанки обыкновенно ездят на ослах. Моисей почтительно проводил меня до дверей, помог мне сесть в седло, и я пустился в путь, не зная, куда меня везут.

Мое путешествие продолжалось минут десять; я не узнавал ни одной из улиц, по которым ехал. Наконец мы остановились у довольно большого дома. Провожатый мой отворил ворота, я въехал, и он опять их запер. Я очутился на квадратном дворе, видно, хорошо знакомом моему ослу, потому что он сам пошел прямо к двери, насупротив ворот. Я хотел было соскочить, но невольник стал на одно колено, чтобы другое послужило мне вместо ступеньки, и подставил мне голову, чтобы опереться на нее рукою. Я последовал принятому порядку; потом, видя, что невольник хочет ограничить этим свои услуги и сбирается вести осла в конюшню, я показал ему повелительным жестом, чтобы он шел вперед. Он тотчас повиновался с почтительностью, доказывавшею его привычку к языку жестов.

Предосторожность была не лишняя. Я бы никогда не выпутался из лабиринта комнат и коридоров, по которым вел меня невольник. Между тем я посматривал вокруг себя, чтобы опознаться, в случае, если придется сделать поспешную ретираду, и по множеству слуг и стражей, которые мелькали мимо меня, как тени, или стояли неподвижно, как статуи, я догадался, что нахожусь в доме какого-то знатного турецкого барина. Наконец отворилась дверь в комнату, светлее и лучше убранную, чем все прочие. Проводник мой впустил меня туда, затворил двери, и я очутился перед девушкою лет четырнадцати или пятнадцати, которая показалась мне совершенною красавицей.