Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Был 1931 год, боксер Пете Санстёл из Ставангера выиграл первенство мира в легчайшем весе, отправив в десятом раунде в технический нокаут Арчи Белла. В тот же год он оспаривал официальное звание чемпиона мира в легчайшем весе у легендарного Ала Брауна, но после пятнадцати раундов потерпел поражение.
Рикард Блум был на этом боксерском бое, который проходил не в Нью-Йорке, а в Монреале. Рикард Блум плакал, когда побили Пете Санстёла. Хотя на самом деле все это ерунда, ведь свалить Пете Санстёла еще никому не удалось. И даже Алу Брауну. Даже после пятнадцати раундов. Пете Санстёл — лучший боксер Норвегии всех времен.
В 1931 году Рикард Блум ступил на землю своей мечты. Если бы он обладал хоть малой частицей таланта Пете Санстёла — его умением двигаться на ринге, его потрясающей работой ног, его интуицией, его техникой, — он бы тоже стал боксером. Но талантам Рикарда было уготовано совсем иное будущее.
Рикард был превосходным портным.
Он умел шить, чертить выкройки, придумывать модели, рисовать. И, конечно, хотел найти такую работу, на которой он смог бы реализовать этот талант, раз уж Бог наградил его им. После недолгих раздумий Рикард решил заняться продажей платья, масок, карнавальных костюмов — для детских утренников и семейных праздников, маскарадов и любительских театров.
Все началось с костюмов для рождественских гномов — брюк, рубашек, бород, париков, очков и прочего — вещей, придающих человеку совершенно особенную уверенность в своих силах. Слухи распространялись с молниеносной быстротой. Говорили, будто если надеть костюм рождественского гнома, сшитый Рикардом Блумом, то и вправду станешь рождественским гномом!
К тому же у Рикарда был прекрасно подвешен язык, он неизменно имел успех у женщин и, зарабатывая очки на своем происхождении, считался человеком с далекого Севера, почти с полюса.
Первое Рождество в Нью-Йорке миновало, принеся хороший заработок, и Рикард переключился на другие костюмы, охарактеризовать которые можно одним словом: «радость». Рикарда словно осенило: вот в чем нуждается человек во времена всеобщего упадка! Радость! Покупатели продолжали верить в то, что, надев один из его маскарадных костюмов, ты становишься именно тем, в кого ты переоделся. В магазин (а к тому времени Рикард открыл свой собственный магазин) заходили простые парни — Томы, Дики и Гарри, а выходили Роберт Монтгомери, Кларк Гейбл или Джеймс Кагни. Пришедшая в магазин простушка, которую никогда никто не замечал, выходила оттуда уже Кэрол Ломбард, Глорией Свансон, Клодетт Кольбер, Мирной Лой, Марлен Дитрих или Гретой Гарбо.
Магазин назывался «Золушкино ателье», он находился между Седьмой авеню и Бродвеем — разумеется, в театральном районе, который в те тяжелые времена, однако, выглядел плачевно. Над дверью, которая позванивала колокольчиком всякий раз, когда ее открывали и закрывали, висела картинка в деревянной раме — своего рода фирменная вывеска, которую Рикард сделал своими руками. Я знаю, как она выглядела, потому что, кроме блеклой фотографии молодого мужчины в костюме и шляпе, висящей у нас дома на Якоба Аалса, кроме снимка Пете Санстёла с его автографом, эта вывеска была реальным напоминанием о дедушке, которое бабушка забрала с собой, когда возвращалась в Норвегию.
На картинке была изображена Золушка в образе женщины-вамп, которая, по правде говоря, скорее напоминала Мэй Уэст в облегающем вечернем платье бутылочно-зеленого цвета, с разрезом сбоку; в одной руке она держала сигарету, в другой — золотой башмачок, а под картинкой виднелась надпись: «You can be anyone you want to be tonight!»[18]. Еще ниже мелкими буквами было приписано: «Ritzy Rich can make your dreams come true: Give me a pumpkin and I'll give you the world»[19].
В магазине всегда работало радио, Рикард приобрел его на первые заработанные в Америке деньги, и, помогая клиентам с выбором костюма, он на ходу подпевал популярным группам. Руди Волли пел: «Drink to all the happy hours, drink the careless days»[20]; вокалист Фред Астер и оркестр Лео Рейсмана покоряли всех исполнением «Night and Day» Коула Портера; но никто из них не мог даже сравниться с Дюком Эллингтоном и его «Mood Indigo».
Нет никаких сомнений в том, что Рикард был не просто портным, а художником в своем деле. Как иначе объяснить необыкновенный успех его магазина? Для Рикарда не существовало ничего невозможного, и не было на свете такой мечты, которую он не смог бы воплотить в жизнь. Он сшил костюм Рузвельта для тех, кто хотел стать политиком (костюм, популярный в 1932–33 годах, когда губернатор Рузвельт обыграл на президентских выборах сухаря Гувера, который не понимал, что хочет услышать американский народ, — а американский народ хотел услышать, что, кроме собственного страха, бояться ему нечего), костюм папы римского — для тех, кто мечтал быть папой римским, костюм Наполеона — для тех, кому хотелось стать императором, а для тех, кому этого было мало, — великолепные копии полосатых костюмов нью-йоркских янки Баба Руфа и Лу Герига, не говоря уже о совершенно особых хлопковых шортах и боксерских перчатках, надев которые, любой мог смело называть себя Джином Тюннеем, Мики Уокером по кличке Плюшевый Бульдог, Джеком Шарки, Кингом Левински, Максом Шмеллингом или Джо Луисом. Кстати, все как на подбор тяжеловесы. (На этом месте бабушка наверняка пожелала бы, чтобы я поставила читателя в известность о следующем факте: сам Рикард Блум вовсе не считал, что тяжеловесы заслуживают большего внимания, чем те парни, которые выступают в более легких весовых категориях. Даже наоборот! Техническое мастерство гораздо важнее, чем вес. Главное в боксе — не то, насколько быстро ты сразишь противника наповал, а то, как ты это сделаешь. «В боксе, как и во всем остальном, — любил повторять Рикард, — важны не размеры, а стиль». К сожалению, далеко не все разделяли эту точку зрения, и вскоре Рикард понял, что тем, кто приходит в его магазин, нужны костюмы тяжеловесов. Ничего не поделаешь — бизнес есть бизнес.)
Иногда Рикард вспоминал Норвегию, и ему становилось тоскливо. Да, пожалуй, слово «тоскливо» здесь подходит больше всего. Грустно ему не было. Печалью это тоже не назовешь. И на отчаяние не похоже. Возвращаться домой ему совсем не хотелось. Он скучал по родине скорее для порядка. Это чувство облагораживало его. И когда Рикарду становилось тоскливо, он вспоминал эмигранта Уле Кнудсена Труваттена из Телемарка.
Вскоре после своего приезда в Нью-Йорк Рикард узнал, что в Бруклине есть церковь моряков. Не то чтобы он собирался ходить на богослужения — судя по всему, он не был религиозным человеком, хотя кто знает? «Бог есть, но Бога нет — только один Бог может быть и не быть одновременно», — как-то раз написал Рикард в письме к тете Сельме. Он встретил Сельму сразу после своего приезда в Америку, и какое-то время они были очень близки. (Я тайком прочитала несколько писем, адресованных ей.)