Наступили прекрасные июльские белые ночи, и в одну из них началось выступление против Керенского. Громкие разговоры, взвизгивания, выкрики «долой Временное правительство!», едкая гарь от горящего в окрестностях города торфа. Шло разрушение во всех областях жизни, и после Октябрьского переворота вплелось в обиход слово «разруха». Не хватало продуктов, нечем стало топить, отключали электричество. В ноябре большевики закрыли газеты — даже социалистические. «Русская воля», в которой сотрудничал Георгий Иванов, исключения не составила. В большевистской прессе рекомендовали не употреблять слово «родина». Один из самых популярных в те дни писателей Владимир Короленко говорил, что это слово на новую власть «действует как красное сукно на быков». Накатила первая волна обысков. У только что вернувшегося из эмиграции больного Плеханова, основателя российского марксизма, обыск произвели трижды.

Каждый день того года приносил литературные, политические или житейские новости. Что же входило в круг новостей, интересных для Георгия Иванова? В январе и его стихи несколько раз появляются в еженедельнике «Лукоморье». Его порадовал вышедший в начале 1917 года альманах «Тринадцать поэтов». Подбор участников тщательно продуманный. Это акмеисты — Николай Гумилёв, Осип Мандельштам, Анна Ахматова, Михаил Зенкевич, Г. Адамович, а также сам Георгий Иванов и близкие к атеистам поэты — Михаил Кузмин, Михаил Лозинский, Владимир Шилейко, Михаил Струве, Рюрик Ивнев, Всеволод Курдюмов. И лишь одно имя в этом кругу неожиданное – Марина Цветаева, с которой Георгий Иванов незадолго до того познакомился. С ней ему предстоит встречаться в Париже, в обстоятельствах, о которых ни тот, ни другая теперь не могли и помыслить. Цветаева — единственная москвичка в этом кругу двенадцати петроградских поэтов, стилистически очень отличавшаяся от них.

В апреле в Тенишевском училище (alma mater Осип Мандельштама) прошел вечер современной поэзии и музыки в пользу лазарета для раненых. В тот раз Г. Иванов или стихи вместе с Ахматовой, Есениным, Клюевым, Кузминым, Мандельштамом, Сологубом, Тэффи и Адамовичем. Затем была устроена музыкальная часть с выступлением Сергея Прокофьева, восходящей звезды тех дней. В апреле основатель и издатель «Аполлона» Сергей Маковский навсегда уехал из Петрограда, а вскоре закрылся «Аполлон», с которым Г. Иванов был тесно связан пять лет и со всем энтузиазмом молодости убежденно считал его лучшим русским журналом.

В середине мая Георгий Иванов пришел попрощаться с Николаем Гумилёвым, уезжавшим из Петрограда в экспедиционный корпус на Салоникский фронт. Гумилёв был доволен, что замысел его осуществился, говорил, что поедет в Стокгольм, потом в Норвегию, оттуда в Лондон, затем в Париж.

– Ну а как Африка?

-И в Африке тоже не мешает побывать.

Николай Степанович был чрезвычайно оживлен, полон планов:

– А ты, Жорж, не слишком ли засиделся на месте?

В июне пришла весть, что Гумилёв уже в Париже. В те же дни Г.Иванов узнал о внезапной смерти Кульбина, с кем память связывала первые шаги в литературе.

В сентябре Георгий Иванов читал сборник Анны Ахматовой «Белая стая». Ахматова писала, что книга появилась при «грозных обстоятельствах, транспорт замирал – книгу нельзя было послать даже в Москву… Голод и разруха росли с каждым днем».

В начале 1918 года на улице неподалеку от своего дома он случайно встретил старого друга Алексея Скалдина, с ко­торым не виделся — и сам точно не помнил сколько — может статься, с Пасхи 1915 года. Скалдин уезжал из Петербурга, жил в Архангельске, потом вернулся, переехал на новую квартиру, напечатал осенью 1917 года эзотерический роман «Странствия и приключения Никодима Старшего». О романе Георгий Иванов только слышал, но приобрести не мог, хотя и собирал библиотеку, — нигде в продаже романа не видел. Но, встретившись, говорили они не о «Никодиме», а о том, что негде купить хлеба. Дома у Скалдина горел камин, было тепло, уютно. Выпили вина, условились о следующей встрече, а через два дня Г. Иванову передали записку от Скалдина: «Не приходи ко мне, у меня в квартире засада, из Петербурга приходится удирать».

Литературная жизнь Петрограда свертывалась. Число выпускаемых книг, журналов сократилось резко. Еще открыт был «Привал комедиантов», и в начале года, как ни странно, даже переживал свои лучшие дни. Но отражал ли художественную жизнь города этот старорежимный кораблик в опасном бурном море? Нетронутым оказался он не случайно – в «Привал» стала наведываться новоявленная элита.

«Душа, которой не хватало "Привалу" в дни его расцвета, все-таки вселилась в него ненадолго перед самой гибелью», – вспоминал Георгий Иванов. А погиб «Привал» не потому, что был по велению властей опечатан — он потерпел кораблекрушение в море разрухи.

Днем 21 апреля Георгий Владимирович медленно поднялся по знакомой узкой лестнице на четвертый этаж в большом угловом здании на Офицерской улице. Блока дома не оказалось. Дверь открыла Любовь Дмитриевна. Лицо ее выражало немой вопрос: «С чем пожаловали?» Молча провела Г. Иванова в кабинет, пригласила сесть на диван возле письменного стола, стоявшего торцом к окну. Из окна открывался вид на запад, в сторону залива.

– Хотел бы пригласить вас и Александр Александровича выступить в Тенишевском училище. Вечер организует Общество «Арзамас». О нем вы, может, уже слышали? Недели две назад Александру Александровичу о нем написал Адамович. Затеваем свое издательство при «Арзамасе». Прежде всего издадим «Двенадцать» – отдельной книгой, с иллюстрациями.

Любовь Дмитриевна, не выказав никаких колебаний, спокойно согласилась:

– Приду. А Саша сам скажет.

Позднее и сам Блок пообещал прийти. За несколько дней до литературного вечера развесили по городу светло-зеленые афишки с именами участников. Название «вечер» оказалось не вполне подходящим. «Литературным утренником» тоже нельзя было назвать. Чтение стихов в Тенишевке назначили на два часа дня. Узнав, что жена Блока будет читать «Двенадцать», от выступления резко отказался Сологуб. Владимир Пяст и Анна Ахматова участвовать тоже отказались. В Тенишевку Георгий Иванов пришел с начинающим поэтом Леонидом Страховским. Эти двое, идущие по Моховой улице, еще полгода назад вряд ли привлекли бы любопытные взгляды. Но теперь в разоренном городе прохожие с интересом поглядывали на необычную пару. Май месяц приближался к середине, но день выдался прохладный. Георгий Владимирович был в элегантном пальто, а Страховский щеголял в форме Императорского Александровского лицея: фуражка, черное пальто с золотыми пуговицами, а на них царские двуглавые орлы.

Вошли в зал. Полукруглые скамьи располагались амфитеатром. Георгий Иванов, кивнув своему спутнику, направился за кулисы. В тесной артистической уже собрались выступающие. Но думал он не столько о предстоящем чтении сколько, о том, чем же «Арзамас» выплатит гонорары. В кассе Общества оставалась какая-то мелочь. На его обращение в Комиссариат по делам искусств никакого определенного ответа не последовало, а уже прошел почти месяц. В обращении, подписанным им и Адамовичем от имени Цеха поэтов, содержалась просьба посодействовать «Арзамасу» в получении денег. К письму приложили копию протокола того заседания, на котором Общество было учреждено. Но Комиссариат «содействовать» и не собирался.