года сидит в шестом классе: шел Федос Бесфамильный от дома, где живет Нюрка-продавщица, хмурясь, и щека у него была расцарапана.

— Как… что такого? — с легким недоумением в голосе говорит Федос Бесфамильный. — Небось, в твой магазин вор залазил, а не ко мне в избу.

Нюрка-продавщица делает полукруг в воздухе крупной, ослепительно белой рукой:

— Уж разобрались люди…

— Разобрались ли? — недоверчиво говорит Федос Бесфамильный и стремится пройти за прилавок. Но на его пути становится Нюрка-продавщица и не пускает. Федос Бесфамильный пытается отстранить ее, да куда там!.. Широка в кости, а проворна, разворачивает Федоса Бесфамильного, подталкивает к двери:

— Ступай, ступай… Начальничек!

У Федоса Бесфамильного пунцовеют мочки ушей и кадычок начинает бегать вверх-вниз, у меня такое чувство, что он вот-вот выскочит, и я говорю:

— Пошли отсюда. Ну ее!..

А когда мы переступаем порог, и Федос Бесфамильный на мгновение задерживается, чуть наклонившись вперед, и внимательно осматривает пробой, Нюрка-продавщица говорит, смеясь:

— А вечером загляни ко мне, загляни!.. Я и чаек приготовлю. Только чур — не лапаться!.. Я, хошь и одинокая женщина и беззащитная, а баловство не терплю…

Федор Бесфамильный выпрямляет спину и стремительно, я едва поспеваю за ним, скатывается с крыльца. Толпа подле магазина расступается, давая ему дорогу, слышно: «Ну, чего там? Ну, как?..» — «Все нормально», — отвечаю я, но это не устраивает стариков и старух, они недовольно смотрят на меня, кажется, их вполне устроило бы, если бы я сказал, что дело худо, и Нюрке-продавщице ничего не остается, как собирать вещички и готовиться в дальнюю дорогу. Тогда бы наверняка заметно повеселели, а потом стали бы жалеть Нюрку-продавщицу: «Ах, бедовая, не захотела на свои кровные жить, сама себя под монастырь подвела… Но да ничего, и в тюрьме живут люди. Вернется». Но я не даю им повода к такому разговору, и им скучно.

А когда мы выходим из толпы, Федос Бесфамильный, все еще красный от волнения, восклицает:

— Нет, не верю! Не может этого быть!..

Я с недоумением смотрю на него:

— Чему не веришь-то, дядя Федос?

— Не верю, что он мог за ночь выпить десять бутылок водки. Тут что-то неладно. Никак сама Нюрка?..

Это предположение Федос Бесфамильный высказывает уже не в первый раз, и мало-помалу я начинаю сомневаться в Нюркиной честности. «Небось не из нашей деревни, — думаю я, — а со стороны приехала, когда за нерасторопность и за то, что не умела вовремя привезти продукты, сняли ту, что была до нее. Попробуй-ка узнай, что у нее на уме?..»

С неделю назад слух по деревне разнесся, что вор де залез в магазин. Событие чрезвычайное в неяркой деревенской жизни, и потому все, кто был способен ходить, кинулись в то утро к магазину, а там уже Нюрка-продавщица, стоит на крыльце, порозовевшая от волнения, и не устает повторять одно и то же… «Отмыкаю я, значит, замок, захожу, еще ничего и не чую, встаю за прилавок… Все честь по чести, как у меня и заведено, а потом на полки-то глянула… Батюшки мои, а водки-то нету… С чего бы, думаю, нету, когда вчера, перед тем как уйти домой, сама их туда поставила?.. Мечусь, значит, тычусь по углам, а тут и слышу: храпит кто-то за печкой. Я оробела, но потом взяла себя в руки, гляжу: мужик лежит, а подле него бутылки, пустые, конечно. Я перепугалась — и за дверь…»

Крик, шум… «Да откуда он взялся?..» — «Потолок разобрал, говоришь? Ловок!..» — «А чего не убежал? Чего там на ночь остался?..» — «Это ж надо — не вытерпел, в магазине и напился. Душа, видать, шибко страдала, вот и не утерпел. Бывает…»

А тут Федос Бесфамильный подошел, он и спросил у Нюрки-продавщицы: «А все ли бутылки подле него?..» Нюрка-продавщица смутилась, но потом сказала: «Не знаю, не считала…»

Мужики окружили тесным кольцом магазин, стоят, покуривают, дожидаются, когда приедет из райцентра милиция. А милиция не торопится, только к вечеру прикатила… За это время бабы успели обед приготовить и накормить своих мужей.

Милиция приехала, Федос Бесфамильный — руки по швам, шаг-другой навстречу сделал: так и так, сидим, караулим… Но милиция и слушать не стала, прямой дорожкой к магазину, велит Нюрке-продавщице открывать… А через час-другой выводит оттуда мужичка нерослого, в пиджаке мятом.

— Фу!.. — говорит мужичок, оглядывая толпу. — Заспался!..

Федос Бесфамильный меняется в лице. «Тишка! — кричит. — Ты ли это?!» Мужичок щурится, улыбается во все свое маленькое, побитое оспой лицо: «Я, Федос… Я-а…» — «Чего ж ты полез туда? — спрашивает Федос Бесфамильный. — Не ожидал от тебя…» — «А я, думаешь, ожидал? Блажь какая-то… Вдруг узнаю, что тебя скинули с милиционеров, и так стало обидно. Человек, думаю, был, чего ж они там, наверху?.. Пропадет человек! Ну, ладно. Вот и решил, поразмыслив, слазить в магазин. Из уважения, значит, к твоей личности…» — «Да ты что мелешь?!» — опять кричит Федос Бесфамильный. «И не мелю вовсе. Пущай, думаю, знают: ушел Федос Бесфамильный с должности, и даже в его родной деревне начался непорядок. То-то, думаю, почешутся…»

Федос Бесфамильный от этих слов схватился за голову, пошел от магазина, шатаясь, будто пьяный…

Позже узнаем, что Тишка, мужичок-то этот, из соседней деревни, и Федос Бесфамильный не однажды сажал его под замок и штрафами отучивал от беспорядочной жизни, до которой тот был великий охотник.

— Не верю, — снова говорит Федос Бесфамильный. — Не мог Тишка за присест одолеть столько бутылок. Знаю его, стервеца. Слаб!.. Получается, что Нюрка сработала под шумок. Хитра, бестия!..

Приходим на подворье Федоса Бесфамильного, пусто кругом, голо, желтая трава с розовыми колючками липнет к крыльцу. В низинке, близ щелястого забора, на сыром месте стоит поленница дров. Ее-то и надо перебрать.

— Ты что же, дядя Федос, — говорю недовольно. — Не мог сразу же поставить поленницу на сухое место?

— А кто знал, что там сыро?.. — отвечает Федос Бесфамильный.

Я с недоумением гляжу на него, а не найдя, что сказать, нехотя иду к поленнице, начинаю перекидывать ближе к дому длинные, пахнущие смолою поленья. А Федос Бесфамильный, буркнув: «Ну, ладно, ты давай, я же…» — заходит в избу. Он никогда не поможет. Оттого ли, что считает, что есть у него дела поважнее, по другой ли какой причине… Но скорее, он не любит эту нудную, — не нужда — не делал бы ее, — работу.

Краем глаза вижу: Дугар, приятель мой, подходит к забору, смотрит, как я перекидываю поленья… Мне хочется сказать: «Иди подсоби». Но я молчу. Дугар — пацан вредный: ему говоришь — завтра будет пасмурно, вон как небо над гольцами посерело, и облачко висит над