Фессалийцы тоже были не дураки выпить, но Евмен в течение ужина не притрагивался к вину и воспользовался случаем прикупить партию лошадей у одного вельможи и крупного землевладельца, совершенно пьяного, добившись чрезвычайно выгодных условий — как для себя, так и для Македонского царства.

На следующее утро, завершив миссию, Александр вместе с товарищами отбыл обратно, но, немного отъехав, переоделся, покинул охрану и направился по дороге, ведущей на юг.

— Ты куда? — спросил Евмен, удивленный этим неожиданным поведением.

— Я поеду с ним, — заявил Гефестион.

— Да, но куда?

— В Авлиду, — ответил Александр.

— В порт, откуда ахейцы отправились на Троянскую войну, — без тени смущения прокомментировал Каллисфен.

— В Авлиду? Да вы с ума сошли! Авлида в Беотии, в глубине вражеской территории.

— Но я хочу увидеть это место, и увижу, — заявил царевич. — Никто нас не заметит.

— Повторяю: вы с ума сошли, — не унимался Евмен. — Вас еще как заметят! Если вы заговорите, вас выдаст ваш акцент, а если не будете говорить, спросят, почему вы молчите. Кроме того, изображения Александра разошлись в десятках городов. Если тебя схватят, Александр, — ты отдаешь себе отчет в том, каковы могут быть последствия? Твоему отцу придется заключить договоры, отказаться от своих планов или, в лучшем случае, заплатить выкуп, по размеру стоящий войны с Персией. Нет, я не хочу иметь ничего общего с этой глупостью. Я даже не слышал от вас никаких разговоров об этом и не видел вас: вы уехали до рассвета потихоньку.

— Что ж, хорошо, — кивнул Александр. — И не волнуйся. Тут всего несколько сот стадиев по беотийской территории. Двух дней хватит, чтобы съездить и вернуться. А если вдруг кто-то нас остановит, назовемся паломниками, желающими посоветоваться с Дельфийским оракулом.

— В Беотии? Но Дельфы находятся в Фокиде!

— Скажем, что мы заблудились, — крикнул Гефестион, пришпоривая коня.

Каллисфен смотрел то на одного, то на другого, не зная, какое принять решение.

— Что собираешься делать? — спросил его Евмен.

— Я? С одной стороны, чувства, что я питаю к Александру, тянут последовать за ним, а с другой стороны, благоразумие склоняет к…

— Понятно, — оборвал его Евмен. — Стойте! Разрази вас гром Зевса, остановитесь!

Двое замерли.

— У меня хотя бы нет македонского акцента, и меня могут принять за беотийца.

— Ха-ха! В этом нет сомнений![13]— усмехнулся Гефестион.

— Смейся, смейся, — проворчал Евмен, пуская своего коня в рысь. — Будь здесь царь Филипп, уж он бы дал тебе посмеяться — плетью по спине. Поехали, ну, двигайтесь, что ли.

— А Каллисфен? — спросил Александр.

— Едет с нами, с нами, — ответил Евмен. — Куда же ему деваться одному?

На следующий день они миновали Фермопилы, и Александр остановился навестить могилу спартанских воинов, павших сто сорок лет назад в битве против персидских захватчиков. Он прочел простую надпись на лаконском диалекте, напоминавшую об их великой жертве, и постоял молча, слушая свист ветра с моря.

— Как непостоянна человеческая судьба! — воскликнул он, наконец. — Только эти несколько строк остались в память о грохоте столкновения, потрясшего весь мир, о героизме, достойном гомеровских песен. А теперь здесь все тихо.

За пару дней они беспрепятственно пересекли Локриду и Фокиду и по прибрежной дороге въехали в Беотию: впереди виднелся берег острова Эвбея, опаляемый лучами южного солнца, и сверкающие воды Эврипского канала. Вдали крейсировала флотилия из дюжины триер, на надутых парусах виднелось изображение афинской совы.

— Если бы только этот наварх мог представить, кто здесь, на берегу, смотрит на его корабли…— пробормотал Евмен.

— Поехали, — сказал Каллисфен. — Завершим эту поездку как можно скорее. Уже недалеко.

Но в душе он боялся, что Александр попросит их присоединиться к какой-нибудь еще более страшной авантюре.

Въехав на вершину холма, они неожиданно увидали внизу маленькую бухту Авлиды. Далеко впереди, на другом берегу Эвбеи, белел город Халкида. Вода была ярко-синей, а покрывавшая склоны холмов дубовая роща простиралась почти до самого моря, сначала уступая место низкорослому миртовому кустарнику и земляничному дереву, а потом переходя в узкую полоску гальки и красного песка.

Там, откуда некогда отходили тысячи ахейских кораблей, маячил лишь одинокий парус рыбацкой лодки.

Четверо юношей слезли с коней и молча смотрели на место, похожее на тысячи других участков эллинского побережья и в то же время столь отличное от всех. Александр вспоминал в этот момент слова отца, когда тот держал его, маленького, на руках на галерее дворца в Пелле и рассказывал о бескрайней далекой Азии.

— Здесь не уместится тысяча кораблей, — заметил Гефестион, нарушив волшебство этой тишины.

— Не уместится, — признал Каллисфен. — Но для поэта их не могло быть меньше. Поэт слагает стихи не для того, чтобы передать человеческое свидетельство о происшедшем, Гефестион, а чтобы оживить через века чувства и страсти героев.

Александр повернулся к нему с горящими от возбуждения глазами:

— Ты веришь, что сегодня мог бы жить человек, способный на деяния, которые вдохновили бы великого поэта вроде Гомера?

— Это поэты создают героев, Александр, — ответил Каллисфен, — а не наоборот. А поэты рождаются, только когда море, небо и земля в ладу между собой.

Вернувшись в Фессалию, они обнаружили отряд царской стражи, повсюду их разыскивавший, и Евмену пришлось рассказать, что царевич плохо себя почувствовал, а остальные не захотели его оставить. Никто не поверил этой выдумке. Но теперь у Александра было доказательство, что его друзья готовы следовать за ним куда угодно, даже испытывая страх, как Евмен и Каллисфен. Кроме того, он сознавал, что его немало тяготит разлука с Кампаспой и что он ждет, не дождется момента, когда снова увидит ее обнаженной на своем ложе в золотистом свете лампы.

Однако у него не было возможности вернуться в Пеллу, потому что в это время ситуация развивалась стремительно и царь, собрав войско, направился в Фокиду, чтобы овладеть горными перевалами: время ничему не научило его противников.

Александра вызвали в шатер царя в тот же вечер. Отец не стал спрашивать, почему он так поздно вернулся из своей поездки в Фессалию, а просто показал ему нарисованную на столе карту и сказал:

— Афинский командующий Харет с десятью тысячами наемников находится на марше между Кифинионом и Амфиссой, но он не знает, что мы уже здесь. Я буду идти всю ночь и завтра утром лично разбужу его. Ты же удерживай эту позицию и ни за что не покидай ее. Как только прогоню Харета, я уйду отсюда, из долины Крисса, и выдавлю афинян и фиванцев с перевалов: они будут вынуждены оставить их и отступить на заранее укрепленные позиции в Беотии. — Он опустил палец на то место на карте, куда, полагал, отступит противник. — А вот здесь мы соединимся с твоей конницей. В Херонее.