– Я ж не просто так, а под огнемёты, – возразил Арнольдыч. – Гречин засбоил на первом же подходе, наводчик сгорел заживо. Думал, с воздействием Гардта – Ищенко рискнуть, оно-то вернее, да только там для удара магогруппа нужна минимум с тремя не ниже двадцатки по Риману, а у меня все младше. Один Герасимов к девятнадцати подбирается. И так, и так думал, а в голове один Ясенев. Вот им и… В общем, вколотили «зигфридов» в землю, в кровавую кашу. Своих потерял двоих из-за отдачи от ясеневского заклятья.

– Гречин тебе одного стоил, – сухо напомнил Решетников.

– Гречина мне бы пришлось раз восемь в ход пустить. Прицел сбоил, не удержишь. Только если наводчиков одного за другим жечь. У меня людей столько не было, – резко отозвался Потёмкин. – Разве что самому героически полечь надо было, чтоб теперь не краснеть.

– Ладно, Витя, ладно, – сменил тон Решетников, похлопал Виктора по плечу. – Не кипятись. Твои парни возвращаются. Ни к чему, чтоб младшие офицеры видели, как начальство ругается. Мы же маги, у нас голова холодная должна быть всегда. Понял я, что по-другому нельзя было, без Ясенева. А вот почему Гречина в бумагах указал?

– Ну, как почему… – опустил голову Виктор Арнольдович. – Гречин-то эффективнее, этого не отнимешь…

– Испугался-таки Кощея, – покивал Решетников. – Людей ты, Витенька, пожалел, не пустил команду свою в распыл. А Кощей бы за Ясенева уцепился, тут и к гадалке не ходи.

– Ясенев мало чем хуже!

– Согласен. Мало чем. Но дельта всё ж имеется, зазорчик некоторый. Понимаю теперь твои опасения, друг мой, хорошо понимаю… – Решетников задумчиво потёр подбородок. – Надо это тоже подсчитать сейчас, хотя… нет, тут третья ступень инкапсуляции требуется, наложенная в здравом уме и трезвой памяти, а проделать там это некому было, да ещё с такой скоростью и точностью. Разве что… да нет, нет, чушь это, конечно же. – Профессор даже потряс головой. – В общем, верю я тебе, Витя, верю целиком и полностью. Если и правда был Ясенев прицельный – неоткуда тут у нас «зигфридам» взяться. После такого воздействия – неоткуда. Должно быть, что-то другое, и мне кажется, что есть у тебя на этот счёт мысли.

– Есть, Александр Евгеньевич, – нехотя отозвался Отец, – и не только мысли. Данные есть, которые я ни в один отчёт не включал. Думал, и не придётся, сам разберусь. Но, видимо, без помощи никак. Помните ли мой отчет о Кармановской операции? Хорошо. Забудьте всё до последнего слова…

Сердце молотом колотилось в груди. Кровь ударяла в висок, как волна прибоя. Ноги уже не выдерживали этого торопливого ритма, заплетались. Сапоги цеплялись за корни, затаившиеся в изумрудном мху. Правая нога внезапно провалилась в яму, полную чёрной гнилой воды. Редкий полог ряски разошёлся легко, и в тёмном зеркале болотной жижи тотчас отразилось бледное, злое лицо луны.

И даже не на мгновение, на сотую его долю мелькнул рядом другой – полупрозрачный, мертвенный лик. Искажённые черты расплылись и истаяли тотчас, оставив в антрацитовом зеркале лишь белесый лунный кругляш. Но и его скоро затянула растревоженная ряска.

Болото не пожелало отдавать нежданную добычу. Нога с каждым судорожным рывком погружалась всё глубже. Пришлось оставить топи сапог, по счастью, надетый впопыхах на босу ногу. Насмерть схваченный омутом, тот соскользнул легко. Голая пятка погрузилась в холодный мох, бурая болотная жижа забулькала, сочась между пальцами. Но даже холод не мог заставить двигаться быстрее.

На плечи будто навалилась невыносимая тяжесть. Что-то страшное неумолимо тянуло назад, словно невидимый кукловод, получивший в призрачные руки самые глубокие струны, натянутые от затылка к крестцу струны, рванул все их разом, укрощая непокорную марионетку.

Кукла подчинилась, опрокинулась на мох, хрипя и извиваясь в невидимом колдовском коконе. Страх парализовал её. Движения жертвы были не попытками освободиться, а всего лишь первыми рывками конвульсии. Тёмное ночное небо придвинулось, задышало жаром в лицо умирающему. И в этой душной тьме послышался ему резкий свист и шелест, словно резали на лоскуты ночной холодный воздух маховые перья больших крыльев.

Кровь запузырилась на губах упавшего. Он лежал навзничь, разметав безвольно руки, в одном сапоге, в разорванной рубахе; по щекам и подбородку всё текла и текла кровавая пена. Потом тело дёрнулось раз, другой, извиваясь. Босая нога несколько раз резко согнулась и выпрямилась, вырывая куски мха разбитыми пальцами. И всё стихло. Разом оборвалось дыхание ветра, замер лес, словно отодвинулся от края болота, поджав чёрные в ночи еловые лапы. Бездвижно распласталось среди моховых комьев тело. И только глубоко под ним – видно, поднималась вода сквозь ил и мёртвые корни – что-то вздохнуло, разочарованно, едва различимо. Но густая тишина тотчас поглотила и этот звук.

Виктор Арнольдович Потёмкин отложил перо, вздохнул, помассировал уставшие кисти. Чем выше забираешься по служебной лестнице, тем больше писать приходится.

Он подержал на вытянутых руках титульный лист, на именном бланке, с двухцветной печатью – красной и чёрной. Честное слово, на войне легче было – не требовалось столько бумаги изводить. А с годами, чем жизнь лучше, чем легче – тем больше требуется отчётов, справок, обзоров и тому подобного. Но так или иначе – очередная кипа исписанных страниц готова была отправиться к машинистке, и Виктор Арнольдович позволил себе, что называется, выдохнуть. И даже включить радио – полированный ящик «Юности» обычно просто стоял, собирая пыль, в углу.

Но тут, как полагается, зазвонил телефон.

И не простой.

Нет, не красный с гербом аппарат правительственной связи, не скромный бежевый внутреннего коммутатора и не чёрный – московской связи, довоенный ещё, с буквами на диске.

Белый телефон с эмблемой – щит с двумя скрещенными мечами.

Виктор зло сощурился. Кулаки сами сжались.

Вздёрнув подбородок, он решительно снял трубку.

– Потёмкин у аппарата.

– Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Арнольдович, сударь мой. В добром ли здравии пребывать изволите? – раздался суховатый, чуть дребезжащий старческий голос, выговаривавший тем не менее слова очень отчётливо.

– Здравствуйте, товарищ первый заместитель председа…

– Ах, Виктор Арнольдович, ну вам ли со мной церемонии разводить? – развеселился голос на другом конце провода. – Помнится, мне ещё их высокопревосходительство генерал-фельдмаршал Милютин говаривал, мол, без чинов, Иннокентий, без чинов. Вот и мы с вами давайте, сударь мой. Договорились?

– Как вам будет благоугодно, Иннокентий Януарьевич, – проговорил Потёмкин. Ладонь сделалась влажной от пота, и Виктор зло сжал пальцы.

– Будет, будет вам смеяться над стариком, – благодушно усмехнулся Кощей. – «Благоугодно…»

– Я ведь тоже классическую гимназию заканчивал, Иннокентий Януарьевич.