С поразительной силой эта жажда любви перед лицом смерти выражена в стихотворении 18-летнего Николая Панченко, датированном 1942 годом:

Перейдем, впрочем, от стихов к суровой прозе.

Женщины-военнослужащие в армии подвергались «сексуальной эксплуатации». Их нередко принуждали к сожительству офицеры. Строптивых могли отправить на передовую с высокими шансами быть убитыми или искалеченными. Артиллерист Исаак Кобылянский вспоминал единственную девушку в своем полку, которая «принципиально отказалась от множества предложений, не поддалась принуждению, не испугалась угроз». Это была медсестра, совсем юная ростовчанка Оля Мартынова. В результате ее направили в стрелковый батальон медсестрой санитарного взвода. Через полгода она была убита наповал осколком снаряда. Бывали и менее трагические, хотя и неприятные последствия неуступчивости. Санинструктор Татьяна Казнова перевыполнила все нормы по выносу раненых с поля боя, положенные для награждения орденом, «но никакого ордена не получила, потому что не наградила непосредственного начальника своим вниманием». Встречались такие неуступчивые и принципиальные редко и, как правило, такие случаи ветераны отмечали в своих воспоминаниях. Виктор Залгаллер вспоминал о телефонистке Алевтине Барановой, которая «с поразительным упорством отстаивала достоинство всех женщин». Сержант Борис Комский после знакомства с военным цензором Катей Федоровой убедился, что есть «чистые души, но обстановка, окружающие, абсолютно все стараются загрязнить их, и на общем фоне они не видны». «Я снова верю в чистоту девушки, — записал Комский в дневнике, — хоть знаю, что таких, как Катя, не больше одной на тысячу».

Вообще же идеализм девушек, пошедших добровольно на фронт, рассеивался быстро. Как писал в своих жестких воспоминаниях Никулин, в штабе армии, где он служил, «лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт „для борьбы с фашистскими извергами“, пили коньяк, вкусно ели…»

Лейтенант Виталий Стекольщиков, узнав, что его девушка ушла в армию, писал ее отцу 25 августа 1943 года:

«Технически» формирование своеобразных гаремов при различного уровня штабах выглядело нередко следующим образом:

В годы войны сложился «институт» походно-полевых жен (ППЖ), иногда их называли «трофейными женами». Пример нижестоящим офицерам подавали старшие начальники, начиная с маршала Г. К. Жукова, чьей ППЖ была приставленная к нему военфельдшер Л. В. Захарова. Впоследствии, уже после войны, когда он впал в немилость у Сталина, Жукову пришлось писать унизительную объяснительную записку, в которой он утверждал, что не занимался любовью в служебном кабинете, а награждения Захаровой орденами и медалями и присвоение не положенного ей звания лейтенанта объяснял инициативой командования фронтов, которые он «обслуживал». Другие прославленные маршалы — И. С. Конев и А. И. Ерёменко — в итоге женились на своих фронтовых подругах, причем Ерёменко был старше приставленной к нему военфельдшера Нины Гриб на 30 лет.

Политработники, призванные поддерживать в армии боевой дух и моральные устои, не отставали от строевых командиров. Так, лектор Главного политического управления Красной армии Синянский (лекторы, как и корреспонденты партийных газет, фактически выполняли роль осведомителей ЦК и Главпура) после поездки на Северо-Кавказский фронт написал докладную записку своему начальству о творящихся там безобразиях. Он предлагал заменить начальника Политуправления фронта Емельянова и его заместителя Брежнего (так!), поскольку они подвержены, среди прочего, «чрезмерному увлечению половым вопросом». Речь шла о будущем генеральном секретаре ЦК КПСС Л. И. Брежневе. Возможно, этот донос сыграл определенную роль в том, что в октябре 1942 года при ликвидации института военных комиссаров бригадный комиссар Брежнев вместо ожидаемого генеральского звания был аттестован полковником.

В армии ходили слухи, что женщин направляли на военную службу специально, чтобы удовлетворять сексуальные потребности мужчин. В жалобе одного из командиров на засилье в армии сотрудников НКВД, отправленной на имя Сталина 3 мая 1943 года, говорилось: «От командира отняли женщин. А каждый контрразведчик имеет одну или две». Жалобщик был уверен, что командир имеет право на женщину.

В армии оказались женщины из очень разных слоев общества, разного уровня образования и по разным мотивам. Студентка филологического факультета Ленинградского университета военная переводчица Ирина Дунаевская, будучи в увольнительной в Ленинграде (она служила на Ленинградском фронте), радовалась тому, что купила на Невском Маяковского и Ницше (!). Десятки тысяч женщин-военнослужащих никогда не держали в руках книгу, за исключением разве что букваря. Достижения «культурной революции» сильно преувеличивались советской пропагандой, что для той же Дунаевской было настоящим открытием. Познакомившись с данными об образовании рядового состава, она обнаружила, что мобилизованные из небольших городков или сельской местности в подавляющем большинстве окончили три или четыре класса, нередко всего два. Окончившие семь классов встречались в списках рядового состава «в виде особого исключения». Заметим, что четверть бойцов Красной армии в 1940 году имели образование ниже шести классов. А ведь это были молодые, выросшие при советской власти в период «культурной революции» люди. В дальнейшем, при массовой мобилизации, образовательный уровень военнослужащих неизбежно снижался. Трудно предположить, что уровень образования женщин-военнослужащих в среднем отличался от уровня образования мужчин.

В армию шли и в результате «условного» помилования, согласно которому отбывание заключения можно было заменить военной службой. Шли из патриотических побуждений и для того, чтобы избавиться от жизни впроголодь или устроить свою жизнь: сделать это в тылу, где резко сократилось количество мужчин, было очень сложно. Некоторые девушки, преимущественно деревенские, попав в армию по мобилизации, стремились поскорее забеременеть и вернуться домой, тем более что женихов на селе не предвиделось.