– А что поможет?

– Бутылка коньяка. Причем самого дешевого, чтобы еще сделать акцент на цене.

Мне была понятна ее ирония и не завуалированное желание поддеть.

– Не повезло твоей женщине с тобой. Больше мне нечего добавить.

Я потушил сигарету и молча встал с кровати. Оделся.

– Возможно, кому-то повезет с тобой, – сказал я не со зла и не с радостью, а просто так, чтобы было. И покинул комнату. А затем молча вышел из квартиры.

Часы показывали десять вечера. Я опоздал на целых три часа, я не знал, что сказать Ли… а выдумывать правдоподобные версии у меня просто не было желания. А потому я сказал, как есть.

Она открыла мне дверь.

– Где ты был? – в ее голосе была тревога.

Я вошел внутрь, чтобы она не смогла босиком убежать. А только затем сказал:

– Я был у другой женщины, Ли… Я тебе изменил.

* * *

Она запретила к себе прикасаться. Она запретила себя спасать, приставив нож к шее.

– Не подходи… А иначе я себя убью.

Я еще не видел смерти, а она была к ней так близко. Я осознал, что ничего не могу исправить. Я в тот момент испытал на себе, каково это – быть похороненным заживо. Когда ты живой, а сделать ничего не можешь.

Нет, она не убила себя, но кровь на запястье была настоящей и говорила весьма убедительно о том, что ее жизнь потеряла смысл. Я был ее смыслом. Она потеряла меня.

Она запретила себе смотреть на меня. Смотря на стены, потолок, пол – куда угодно. Мне самому было стыдно смотреть в ее глаза.

Это была самая длинная ночь в моей жизни. Я ни разу не закрыл глаз, я ни разу с ней не заговорил. И она всю ночь не спала, я был в этом уверен. Правду говорила пианистка, что мне не поможет душ. Царапины на спине пекли, но не так больно, как горело в груди. Я не смог смыть вчерашний день и, наверное, никогда его не смою. Я мог ей, конечно, солгать, но это не избавило бы меня от душевных терзаний, от того гадкого чувства – предательства, которым я был как в грязи испачкан. Верно говорила она, что предавая другого, мы предаем в первую очередь себя. Я не знал, что способен на измену. Я не знал, что измена – это свойство души.

Поутру я ожидал чего угодно, но только не того, что в итоге произошло.

– Обними меня, пожалуйста, – сказала шепотом она. Лучше бы она сказала: «Убей меня, но только без боли» – это прозвучало бы равносильно ее «Обними».

Я чувствовал, как убивал ее своими касаниями, теми руками, которыми я трогал другую женщину. Руки не отмыть, и не снять с них скальпелем кожу, чтобы изменить свои отпечатки. Свой почерк. Свою душу! Пальцы хранят память, и мне кажется, что мои руки ранили ее тело всю оставшуюся жизнь. Даже когда я забывал, что мои пальцы – это лезвия.

– А я ведь просила тебя мне сказать, когда надумаешь это сделать…

– Я и сам не знал, что так произойдет.

И я рассказал ей все, как было в тот вечер.

– «Плечи красивые, пальцы музыкальные…», – сказала она тихо. – Как же ловко ей удалось поймать тебя на пустой крючок. И какая она оказалась в постели, эта пианистка?

– Она играла красиво, а трахалась, как все.

– Все – это кто?

– Весь мир и каждый, кто пытается удовлетворить свое тело. Я перед ней распахнул всего себя, как перед тобой. А она в ответ – только ноги.

– Значит, она не осталась в тебе? – в ее вопросе прозвучала то ли надежда, то ли подавленность.

– Из нас двоих, к сожалению, она останется только в тебе. Во мне осталась измена, а ее я давно уже смыл со своей кожи.

– Как легко… Смыл – и все.

А затем наступило молчание.

– Ты принял душ у нее или дома?

– Здесь.

– Почему?

– Потому что, смыв свою вонь, я бы, наверное, не решился сказать тебе правду.

– Я сразу почувствовала запах женских духов…

– Я на это и рассчитывал.

Правда меня не спасла, но ложь показала бы мне место, которое есть еще ниже дна. Шрам носил я, а испытывала от него боль только она.

Много чего в этом мире можно пережить, даже измену. Все говорят, что это смертельный яд. Но нас убил не он, хотя признаюсь – мы были на грани. Нас убил другой яд, на котором была наклейка «чудо».

* * *

Прошло несколько месяцев. Наша квартира наполнилась солнечным светом, а наш собственный мир стал ярче.

И в один самый обыкновенный день, готовя мясо по-французски на кухне, она неожиданно мне заявила:

– Меня тошнит. Налей, пожалуйста, воды.

Я принес ей стакан воды.

– Полегчало?

– Не совсем, – неуверенно сказала она.

– Может быть, присядешь?

Я поставил перед ней стул и посадил ее.

– Что случилось?

– Не знаю, мне вдруг…

Не успела она договорить, как прикрыла ладонью рот и побежала в ванную. Я слышал только, как за дверью шумела вода. Через несколько минут она закрыла кран и вышла ко мне.

– Мне кажется, я отравилась.

– У меня всегда первой свежести суп, – запротестовал я.

– Да хватит уже со своим супом, я серьезно.

– Чем же ты могла отравиться?

– Не знаю. Еще тянет низ поясницы.

– Хочешь, я сделаю тебе массаж?

– Пожалуй. Только согрей руки, они у тебя всегда ледяные.

Мы пошли в спальню. И пока я делал ей массаж, мясо в духовке сгорело.

– Ты чувствуешь запах гари? – спросил у нее.

– Нет.

– Так вот, это пахнет наш ужин.

– Ой, я совсем забыла…

– Лежи. Его уже не спасти!

Мне показалось или ее волосы стали еще длиннее?

– Лучше? – спросил я у нее, закончив.

– Немного. Спасибо.

Мы в этот вечер остались без ужина. Я закурил, и она взяла из пачки сигарету. Мы курили одинаковый табак, а потому никогда не путали пачки.

Она сделала глубокую затяжку и потушила сигарету в пепельнице.

– Меня тошнит, и кружится голова.

Я принес ей из кухни стакан холодной воды. Она выпила залпом, а затем снова побежала в ванную. Когда она вернулась, я сказал:

– Больше, пожалуйста, не кури. Мы завтра пойдем к доктору.

– Ты думаешь? – посмотрела на меня с вопросом.

– Думаю, да.

Ли… улыбнулась, я обнял ее, а затем положил ее голову себе на живот и начал гладить волосы.