– Как поживаете, мистер Брисбейн? – слегка склонив голову, спросил Пендергаст.

– В лучшем виде.

– Счастлив это услышать.

– Я не помню, что видел ваши имена в списке приглашенных. В первую очередь ваше имя, мистер Смитбек. Как вам удалось проскользнуть мимо охраны?

– Сержант О'Шонесси и я находимся здесь по делам службы. Что же касается мистера Смитбека, то он, по моему мнению, только и ждет, чтобы его вывели отсюда за ухо. Представляете, какой материал появится после этого в ночном выпуске «Таймс»?

– Обязательно, – радостно кивнул Смитбек.

Фальшивая улыбка словно замерзла на лице Брисбейна. Он посмотрел на Пендергаста, а затем перевел взгляд на Смитбека.

– Разве ваша мама не учила вас, что икру следует отправлять в рот, а не на манишку? – спросил он и удалился.

– Кретин, – пробормотал журналист.

– Не стоит его недооценивать, – ответил Пендергаст. – За ним стоят «Моген – Фэрхейвен», музей и мэр. И он вовсе не кретин.

– Конечно. Но и я не вошь какая-нибудь, а репортер «Нью-Йорк таймс».

– Не надо заблуждаться. Боюсь, что даже этот высокий пост не всегда способен вас защитить.

– ...а теперь, не теряя времени, пора открыть доступ в последнее творение музея – зал приматов...

О'Шонесси увидел, как при помощи ножниц-переростков разрезали красную ленту. В зале раздались жидкие аплодисменты, и публика потянулась к открытым дверям нового зала.

– Пойдем? – глядя на О'Шонесси, спросил Пендергаст.

– Почему бы и нет, – ответил полицейский. Во всяком случае, это было лучше, чем торчать в опостылевшем зале приемов.

– На меня не рассчитывайте, – сказал Смитбек. – Я видел столько подобных выставок, что мне хватит на всю оставшуюся жизнь.

– Уверен, что мы снова встретимся, – бросил Пендергаст, тряся со всей сердечностью руку репортера. – Очень скоро.

О'Шонесси показалось, что перспектива новой встречи не очень воодушевила журналиста.

Вскоре они прошли через двери. Публика разгуливала по просторному помещению, вдоль стен которого находились диорамы. Чучела горилл, шимпанзе, орангутангов и разнообразной обезьяньей мелочи, включая лемуров, были представлены в их естественной среде обитания. Несмотря на сильное внутреннее сопротивление, О'Шонесси пришлось признать, что диорамы сделаны просто изумительно. Они казались магическими окнами в иные, далекие миры. Как эти уроды смогли добиться такого эффекта? Впрочем, уроды здесь ни при чем. Это сделали научные работники и художники. Типы вроде Брисбейна были сухостоем в этом лесу.

О'Шонесси решил, что обязательно сюда вернется, чтобы разглядеть все внимательно и неторопливо. И вообще стоит почаще заглядывать в музеи.

Он увидел, что у застекленного куба с болтающимся на ветке шимпанзе толпится особенно много зрителей. Оттуда раздавался шепот и доносились подавленные смешки. «Интересно, – подумал О'Шонесси, – почему именно этот шимпанзе произвел такой фурор?» Экспонат ничем не отличался от других, но именно он собрал вокруг себя зрителей. Полицейский огляделся по сторонам и увидел, что Пендергаст в дальнем конце зала с увлечением изучает какую-то крошечную обезьянку. Любопытная личность. И довольно пугающая, если серьезно подумать.

О'Шонесси направился к стеклянному кубу и остановился в заднем ряду зрителей. Некоторые из них шептались, иные делали все, чтобы подавить смех, а часть покачивала головами, выражая свое неодобрение. Одна из дам отчаянно махала рукой, призывая охранника. Увидев, что среди них находится полицейский, зеваки расступились, открывая путь представителю правоохранительных органов.

Сделав пару шагов вперед, О'Шонесси увидел прикрепленную к стеклу пояснительную табличку. Она была сделана из мореного дуба, и на ней золотыми буквами значилось:

РОДЖЕР К. БРИСБЕЙН-ТРЕТИЙ

ПЕРВЫЙ ЗАМЕСТИТЕЛЬ ДИРЕКТОРА

Сундучок был сделан из грушевого дерева. Несколько десятков лет к нему никто не прикасался, и теперь его покрывал толстый слой пыли. Но для того, чтобы удалить этот налет времен, потребовалось лишь одно легкое движение бархотки. Второе движение открыло взгляду всю богатую, сочную фактуру древесины.

После этого бархотка переместилась на окованные бронзой углы, придав им первородный блеск. Бронзовые петли пришлось не только протереть, но и слегка смазать. После этого наступила очередь золотой таблички с именем, прикрепленной к крышке сундучка шурупчиками. И лишь после того, как каждый квадратный дюйм, каждая металлическая деталь сундучка были отполированы до блеска, его слегка дрожащие от величия момента пальцы прикоснулись к запору. Язычок замка легонько щелкнул; можно поднимать крышку.

Взгляду открылись сверкающие инструменты, покоящиеся в бархатных гнездах. Он поочередно прикоснулся к ним чуть ли не с благоговением, словно инструменты обладали каким-то чудесным целительным даром. И это соответствовало истине – должно было соответствовать.

Первое место занимал нож для ампутации конечностей. Его клинок был чуть изогнут вниз – типичная форма американских ампутационных ножей, произведенных между временем Войны за независимость и Гражданской войны. Что касается данного ножа, то его создала в 1840 году фирма «Виганд и Сноуден». Это было подлинное произведение искусства.

Его пальцы двинулись дальше. Крупный опал в единственном перстне заговорщицки подмигивал в приглушенном свете. Запястная пила, ланцет Катлина, хирургические щипцы для костей, щипцы для мягких тканей. В конце концов пальцы замерли на большой пиле. Вначале он ласкал пилу по всей длине, а затем неожиданно для самого себя извлек из гнезда. Пила была подлинной красавицей, изготовленной для настоящих дел. Длинная, с тяжелым, потрясающе острым лезвием. Ее рукоятка, как и рукоятки всех других инструментов, была сделана из слоновой кости и гуттаперчи. Хирургические инструменты начали стерилизовать лишь после того, как в восьмидесятых годах девятнадцатого века Листер опубликовал свои работы о бактериях. С того времени рукоятки хирургических инструментов стали металлическими, а старые инструменты с пористыми деталями превратились в достояние коллекционеров. Как жаль – старинные инструменты выглядели гораздо более привлекательно.

Ему доставила удовольствие мысль о том, что при его работе стерилизации не потребуется.

Инструменты в сундучке хранились на двух уровнях. Он с благоговением снял верхний лоток, в котором лежал набор для ампутаций, и его взору открылась еще большая красота. На нижнем уровне нашли себе убежище нейрохирургические инструменты. Вдоль изящных пилок протянулся ряд черепных трепанов. Эти инструменты окружала жемчужина всего хирургического набора – цепная пила. Это была длинная металлическая лента, сплошь усеянная острейшими зубьями с зазубренными краями. Оба конца восхитительной ленты украшали рукоятки из слоновой кости. Вообще-то красавица принадлежала к набору для ампутаций, но длина пилы вынудила поместить ее на нижний лоток. Пилу использовали, когда требовалась быстрота и на всякого рода деликатности у хирурга просто не оставалось времени. Инструмент внушал ужас – и в то же время он был безмерно прекрасен.