Агнес взглянула в горевшие огнем глаза Брендана, вспомнила, как Реджис назвала его архангелом, задумалась, правда ли это. Так долго ждала явления, что почти потеряла надежду. Теперь, глядя на Брендана, почувствовала мурашки на коже.

— Кто из твоих близких страдал? — спросила она.

— Брат, — ответил Брендан. — У него была лейкемия.

— Ох, как жалко. — Агнес бессознательно потянулась к его руке.

— Мы оба были еще маленькими. Мне было семь лет, а ему два года. Он только начинал бегать, не ходить — бегать. Мяч бросал… как сам Роджер Клеменс. Его звали Патрик, а мы его звали Падди.

Агнес сдержала волнение, зная силу прозвищ. Они племенные, зовут прямо к семейному очагу, как барабанный бой. Взглянув в окно, увидела, как Реджис и Сес выглядывают, интересуясь происходящим. «В детстве отец прозвал Реджис "совой", потому что она никогда не спала», — вспомнилось ей.

— Что же случилось с Падди?

— Он заболел. Сначала мы не понимали, в чем дело, думали, что это сильная простуда, которая никак не проходит. Ему становилось все хуже, мама повезла его в больницу. Там сделали анализ крови, и все стало известно.

— И ты ему старался помочь…

— Сколько мог. Играл с ним в мячик, даже когда он в постели лежал. Только у него от малейшего прикосновения синяки возникали. Мне запрещали бросать ему мяч. — Он помолчал. — Иногда даже в комнату не пускали. Он был слишком восприимчив к инфекции.

Агнес прищурилась, представляя, как тяжело братья переносили разлуку.

— Я хотел дать ему свой костный мозг, знаешь, братья иногда служат друг другу донорами. А у нас оказалась несовместимость. Так я узнал, что меня усыновили — родители долго не могли ребенка зачать и поэтому взяли меня.

— А раньше ты не знал?

Брендан покачал головой.

— Мы, ирландцы, стараемся ни о чем не рассказывать.

Агнес кивнула, очень хорошо это зная.

— От химиотерапии у Падди вылезли волосы, — продолжал Брендан, — и я подарил ему красную бейсболку. Он еще учился говорить, показал на нее, сказал «сапка». Страшно ей гордился. После смерти мы ее с ним и похоронили.

— Мне очень жаль, что он умер, — пробормотала Агнес.

— Знаю. Мне тоже. Он был замечательный парень.

— Поэтому ты станешь врачом. И поможешь многим другим детям.

— Надеюсь, — кивнул Брендан.

— Родители будут очень гордиться тобой.

— Они этого не увидят, — покачал он головой.

— Почему?

Брендан опустил глаза, взглянул на ее ладонь, по-прежнему лежавшую у него на руке. Она кожей чувствовала его пронизывающий взгляд. Он посмотрел ей в глаза, и у нее точно так же защекотало лицо, веки.

— Есть два способа справиться с горем, — сказал он. — Один заключается в том, чтобы открыть свою душу, больше прежнего любить людей и мир, зная, как коротка и драгоценна жизнь. А другой…

Агнес ждала, сидя на самом краешке кресла. Думала о своей семье, зная, что они переживали горе каждый сам по себе. Когда отец сел в тюрьму, те, кем они были прежде, умерли. Она себя чувствовала такой одинокой, будто все хорошее в мире исчезло, а плохое надвигается, выжидая момент, когда можно будет ударить больнее.

— Другой плохой, — сказала она. — Чувствуешь себя отрезанным, запертым в одиночестве, лишенным всякой помощи. В темноте.

— Да, — кивнул он. — Как в тюрьме.

У нее больно кольнуло сердце при мысли об отце, запертом в стенах тюрьмы Портлаоз вдалеке от любимых. Что может об этом знать Брендан?

— Ты имеешь в виду, в настоящей тюрьме? — уточнила она. — С решетками и засовами?

— Нет, — тряхнул он головой. — Я имею в виду ту тюрьму, куда ты сам себя посадил. Каждый может в такую попасть. Каждый. Одни садятся на наркотики, другие пьют, как мои родители. Строишь стены, запираешься в своей беде, пока не остается одно, о чем можно думать. Сидишь там наедине с демонами, любимые туда не могут проникнуть, ты со своими демонами выйти не можешь…

— Твои родители сидят там со дня смерти Падди?

— Почти постоянно. Время от времени пытаются бросить и всегда возвращаются к бутылке. Так им легче. Понимаешь, как только привыкнешь к такой наглухо запертой жизни, настоящая жизнь начинает казаться ужасно жестокой. Если они когда-нибудь действительно бросят пить, им придется признать правду. Понять, что Падди умер. Настоящий сын умер, а я остался.

— Ты им тоже настоящий сын, — возразила Агнес. — Если они тебя усыновили…

— Хорошо бы, чтобы они тоже так думали.

— Ты тоже ирландец. Рыжий.

— Угу, — кивнул он. — Об этом они позаботились. Выдвинули такое условие служащим католического попечительского общества и органам опеки. Рассказали мне после того, как Падди заболел. До того, как привязались к бутылке и заперлись. Из тюрьмы со временем люди выходят…

— Знаю. — Агнес опустила голову, думая об отце. Так долго они не были вместе и до сих пор не вместе…

— Ну, я ведь зашел проведать тебя, — резко сменил тему Брендан. — И еще из-за того, что ты говорила тем вечером в больнице.

Агнес улыбнулась, но в душе забеспокоилась. Что она тогда говорила? Постаралась сосредоточиться, вспомнить. Вспомнила бивший в глаза резкий свет, врачей, зашивавших рану на лбу, давящую боль в голове, биение в висках. Вспомнила, как плакала, желая увидеть родителей. Потом тьма, падение в какой-то туннель… Она умирала.

Сердце остановилось. Кругом черно. И голос, четкий голос. Что он сказал? И что она ответила?

— Ты… — пробормотала она, — хочешь стать врачом… помогать детям, больным лейкемией?

— Нет. Хочу стать психиатром. Помогать семьям.

— Но Падди…

— Падди умер. А мы живы. Мои родители и я. Ты и твои родители. Я хочу, чтобы живые жили на земле, а не умирали в тюрьме.

— Что я говорила в реанимации? — шепнула Агнес.

Брендан бережно и уверенно обнял ее одной рукой.

— Ты сказала, что молишься о видении. Чтобы понять, что делать. Сказала, что ждешь с двенадцати лет, когда твой отец сел в тюрьму. И попросила меня помочь.

— Чем?

— Снова свести вас в одну семью.

— Мам, можно позвать папу к обеду? — спросила Реджис, застыв в ожидании.

Мать не подняла глаз от раковины, в которой мыла помидоры с монастырского огорода. Держала каждый под холодной струей, потом клала на свернутое бумажное полотенце для просушки, рассеянно уставившись в окно. Один вопросик, и мать ушла куда-то.

— Мама!

— Не сегодня, Реджис.

— Почему? Он вернулся, сейчас здесь, на берегу, почему же не может прийти пообедать?