Бенни подался вперед и зашептал ему на ухо. Красные ревматические глазки Колли Бернсайда оживились и повеселели. И перед ними возникло волшебное видение — бутылка «Шато Лафит» с жидкостью темно-гранатового цвета, мерцающей и переливающейся в отблесках каминного пламени.

— Да за такие деньги, мой дорогой мальчик, я выдам вам настоящий шедевр. Не один, целых два шедевра! То будет лебединой песней Колли. И пошли все к дьяволу!

Попадались знатокам картины, такие древние и писанные маслом на таких старых досках, что на них с трудом можно было обнаружить хотя бы фрагмент оригинальной краски, а потому они ничего не стоили. А вот доска, на которой их некогда писали, определенную ценность представляла. Именно такую доску и удалось приобрести Бенни за время долгих блужданий по бесчисленным лавкам, претендующим на звание антикварных, хотя никакого антиквариата там не было и в помине, а торговали они просто всяким старым хламом.

В аналогичном заведении он приобрел за десять фунтов совершенно безобразный натюрморт маслом в викторианском стиле. На нем были изображены две дохлые куропатки, свисающие с крючка, и прислоненная к стене охотничья двустволка. Картина называлась «Дичь». Скопировать ее для Колли Бернсайда особого труда не составляло, но при этом он должен был создать полотно, достойное его дарования.

В последний день июля в дочернюю фирму «Дома Дарси», что находилась в Бёри Сент-Эд-мундс, Суффолк, и охватывала своей деятельностью три графства в Восточной Англии, явился некий шотландец с рыжими бакенбардами и совершенно невразумительным акцентом.

— Девушка, у меня тут, — сказал он девице, восседавшей за стойкой, — работа огромной ценности. Создана триста лет тому назад моим родным дедушкой.

И он торжественно выложил перед ней натюрморт под названием «Дичь». Девица, даже не будучи экспертом, успела заметить, что куропатки выглядят так, точно их переехал грузовик.

— Хотите оценить ее, сэр?

— Ага. За тем и пришел.

Условий и оборудования для оценки в дочерней фирме не было, а потому все поступления обычно отправляли в Лондон. Девушка приняла картину и прилежно записала все положенные данные о владельце. Посетитель назвал свое имя: мистер Хэмиш Макфи, и адрес в Садбери, и у нее не было никаких оснований ему не верить. Вообще-то по этому адресу находилась редакция местной газеты, и ее владелец любезно согласился принимать и хранить всю поступавшую на имя мистера Макфи почту за весьма скромную плату в десять фунтов в месяц, которая целиком шла ему в карман. И вот первой же оказией викторианский натюрморт был отправлен в Лондон.

Покидая любезную приемщицу, мистер Макфи не преминул заметить, что к шедевру его дедушки прикрепили бирку с инвентарным номером: «F 608».

Месяц август опустошил улицы центрального и западного Лондона, точно по ним пронесся смерч. Туристический бум утих, а люди, жившие и работавшие в городе, разъехались в отпуска и на каникулы. Великое переселение народов. Выбор в этом смысле у высшего эшелона «Дома Дарси» был весьма соблазнителен и разнообразен: виллы в Тоскании, особняки в Дордогне, шале в Швейцарии, яхты в Карибском море.

Мистер Алан Лью-Трейвес был начинающим, но страстным яхтсменом и держал свой кеч[16]на Британских Виргинских островах, где в мертвый сезон судно стояло в доках острова Биф. Три недели отпуска он намеревался провести с пользой и предпринять круиз на юг.

Перегрин Слейд был уверен, что теперь компьютер «Дома Дарси» защищен не хуже, чем Форт-Нокс, но он глубоко заблуждался. Вызванный им техник использовал систему защиты, изобретенную и разработанную не кем иным, как шефом Сьюзи. Кстати, она лично помогала усовершенствовать наиболее уязвимые ее детали. Но кто, как не человек, создавший систему, мог ее перехитрить? Да ему сам бог велел. Что она успешно и сделала. Бенни понадобились данные по местонахождению сотрудников «Дома» в августе, со всеми подробностями и контактными адресами на случай срочной связи. Что он и получил благодаря Сьюзи.

Бенни было известно, что мистер Лью-Трейвес собирается в морское путешествие и оставил два контактных номера, по которым с ним можно было связаться в случае срочной необходимости. Первым был номер мобильного телефона, вторым — частота, на которую он мог настроить свое радио на яхте. Сьюзи изменила каждый из этих номеров всего на одну цифру. В результате мистера Лью-Трейвеса ожидали самые спокойные в его жизни каникулы, никто теперь не мог потревожить его, хотя сам он об этом и не подозревал.

6 августа рыжеволосый шотландец вошел в лондонский офис «Дома Дарси» и потребовал свою картину назад. Никаких возражений это не вызвало. Он подсказал служащему ее инвентарный номер, и через десять минут тот вынес ее из хранилища и передал владельцу.

К вечеру того же дня Сьюзи обнаружила, что в базе компьютерных данных картина исправно зарегистрирована под тем же номером, что поступила она в отделение Бёри Сент-Джеймс на оценку 31 июля и что востребована владельцем назад 6 августа.

Она внесла изменения в последнюю часть этих записей. Теперь получалось, что картину по предварительной договоренности увезли в Институт Колберта. 10 августа мистер Лью-Трейвес, никогда не слышавший о «Дичи» и уж тем более сроду не видевший этого «шедевра», вылетел из Хитроу на Майями. Там его ждал новый рейс — на Сент-Томас и остров Биф, где его поджидала яхта.

Достопочтенный Перегрин Слейд принадлежал к числу тех горожан, что предпочитают не пускаться в августе в путешествия. Ибо в разгар сезона все эти дороги, аэропорты и курорты являют, по его мнению, сущий кошмар. Но и в Лондоне он не остался, поехал в свое загородное имение в Гэмпшире. Леди Элеонор отправилась на виллу к друзьям в Порто Эрколе, а потому он мог побыть один, сполна насладиться купанием в бассейне с подогретой водой, долгими прогулками по живописным окрестностям и вниманием со стороны небольшого, но вышколенного штата прислуги. Его контактные телефоны также имелись в базе данных, но Бенни они и без того были известны.

Слейд отправился в Гэмпшир восьмого. А уже 11 августа он получил письмо, написанное от руки и отправленное из Хитроу. Почерк и подпись были ему знакомы: писал ему мистер Алан Лью-Трейвес.

«Мой дорогой Перри, в спешке отправляю тебе это послание перед самым отлетом. Во всей этой суете, связанной со сборами и подготовкой к сентябрьской распродаже, совсем забыл сообщить тебе следующее.

Десять дней тому назад некий незнакомец принес в отделение Бёри картину на оценку. Ее отправили в Лондон, и я ее видел. Честно говоря, это совершенно чудовищный поздневикторианский натюрморт маслом, где изображены две мертвые куропатки и ружье. Абсолютно бездарный и заслуживающий того, чтоб его без промедления вернули владельцу. Но что-то в нем показалось мне странным. Заинтриговало и насторожило.

Тебе должно быть известно, что поздние викторианцы писали и на дереве, и на полотне. Эта была написана маслом по дереву, но сама доска выглядела очень старой, точно насчитывала несколько веков, когда о викторианцах еще и слыхом не слыхивали.