– Думаешь, от меня так просто избавиться? Обижусь и уйду рыдать? Не дождешься! – говорила она, выкладывая на стол батон, молоко, яйца, свежие овощи, сосиски и все остальное. Кухня, как она и предполагала, сверкала стерильной чистотой. Интересно, когда Катя в последний раз готовила? – Сидишь тут, киснешь. Голодная, холодная. Я что, затем столько лет с тобой вожусь, чтобы ты меня гнала, как собаку последнюю?

Говорила и говорила без умолку, что на ум придет, а сама думала: «Да ответь же, не молчи! Закричи, заплачь, разозлись! Что с тобой такое?»

Тишина заливалась в уши, как стылая вода, пол холодил ступни. Опустошив сумки, по-прежнему не получая никакого отклика от подруги, Маша подошла к окну, раздернула шторы, впуская в кухню оранжевые лучи предзакатного солнца. На сердце сразу немного полегчало. Недолго думая, она приоткрыла окошко. Что может быть благотворнее свежего воздуха?

Обернулась и чуть не заорала: Катя, незаметно подкравшись, стояла возле стола, в двух шагах от Маши. При дневном свете она выглядела еще хуже.

– Что, как Баба-яга? – усмехнулась она.

– Есть такое дело. Но ничего, Катюшка, это поправимо, – взяв себя в руки, отозвалась Маша. – Сейчас приготовлю, накормлю тебя, и расскажешь, как докатилась до жизни такой.

Неожиданно подруга схватила ее за руку. Оглянувшись, будто думая, что кто-то в пустой квартире может подслушать их разговор, наклонилась к Машиному уху и прошептала:

– Нам нельзя тут говорить. Он может услышать. Нужно уйти, я же тебе сказала!

Маша застыла, переваривая услышанное. По коже побежали мурашки. Подумалось, что если Катя сошла с ума, то она сейчас запросто может попытаться сделать с ней что-то: ударить, зарезать, вытолкнуть в окно…

Стараясь успокоиться, Маша посмотрела на Катю, и взгляд подруги ее поразил. Они знали друг друга долгие годы, можно сказать, всю жизнь, и ни разу она не видела у Кати такого взгляда. Нет, не безумие в нем плескалось, не лукавое сумасшествие или желание причинить боль другому человеку.

Отчаяние, ужас – вот что читалось в этом взоре. Так, должно быть, глядит пойманная в силки птица, обложенный со всех сторон флажками волк, ожидающий смертельного выстрела. Так смотрит на своего убийцу загнанная в угол жертва – смотрит, зная, что скоро умрет.

– Что ты… – начала Маша, но Катя прижала палец к губам и покачала головой.

Маша обнаружила, что ей трудно дышать, а уж говорить – и вовсе невозможно. Захотелось бежать отсюда сломя голову, не останавливаясь до самого дома, пока не окажется возле Лелика и Алиски, подальше от этой тихой квартиры, от мольбы и страха в огромных Катиных глазах.

«А ну, прекрати истерику! – мысленно рявкнула Маша сама на себя. – Трусиха чертова!»

– Значит, так, дорогая моя! – Она заговорила, поражаясь твердости и спокойствию собственного голоса. – Я сейчас уберу продукты, а ты надень что-нибудь приличное, и пойдем, прогуляемся. Нечего взаперти сидеть.

Видимо, сказала то, что устроило Катю: по губам подруги скользнуло подобие улыбки, она кивнула и вышла из кухни. Маша слышала, как Катя открыла платяной шкаф, вытащила оттуда что-то.

Наскоро разложив еду по полкам холодильника, она сунула батон в хлебницу, макароны – в шкаф, и направилась в прихожую. Окно решила не закрывать: пусть хоть немного проветрится.

Катя, уже в джинсах и водолазке с длинным рукавом, стояла возле двери в гостиную, расчесывала волосы, стягивала их в хвост на затылке.

– Там прохладно. Кофту или ветровку захвати, – сказала Маша, проходя мимо нее к входной двери.

– Угу, – кивнула Катя и скрылась в гостиной.

Маша схватила с полки сумочку, наклонилась, собираясь обуться, когда краем глаза заметила движение рядом с собой. А если быть точной, в зеркале.

«Катя?» – подумала она, точно зная, что это не так.

Позже, вспоминая о произошедшем, Маша отдавала себе отчет, насколько мало времени все это заняло: вот она стоит, слегка согнув спину, опираясь одной рукой о тумбочку, держа в другой сумку. Сунуть ноги в туфли еще не успела, так и замерла, босиком, боясь повернуть голову вправо и посмотреть на то, что привлекло ее внимание.

Она могла дать руку на отсечение, что там, в зеркале, кто-то стоит. Неподвижная, высокая темная фигура. Достаточно одного движения, одного-единственного взгляда – и она увидит, кто это. Увидит не боковым зрением, а воочию.

«Он может услышать», – вспомнились недавние слова.

Кого Катя имела в виду? Артура?

Страх, который, казалось, сочился из Катиных пор, изливался из ее глаз, когда она произносила эту фразу, заполнил все пространство квартиры. Он был почти осязаем, и Маша сжала челюсти, чтобы не завизжать от ужаса, чувствуя, что ужас окутывает ее плотным облаком.

Темный силуэт все так же маячил в зеркале, но она сквозь обуявшее ее смятение решила, что не станет смотреть. Ни за что не станет.

Маша хотела жить, любить мужа, растить дочь. Засыпать и просыпаться, строить планы на выходные, готовить еду, ходить в кино, купаться в море. Но если она сейчас встретится взглядом с тем существом, что поселилось в Катиной квартире и стоит рядом с ней, Машей, на границе двух миров, если она позволит себе увидеть его и поверить в его существование, то это будет невозможно. Маша уже не станет прежней, превратится во вторую Катю.

Нет, она не выпустит это из зазеркалья, не впустит в свою жизнь. Кем бы оно ни было, пусть остается там, за чертой, за гранью. Может, запредельный мир и существует для кого-то (для Кати), но только не для Маши.

Она плотно сомкнула веки, ощупью всунула ноги в туфли. Выпрямилась, крепче сжала сумку, повернулась спиной к зеркалу. Ей казалось, она затылком ощущает чей-то недобрый, буравящий взгляд, желание обернуться стало почти нестерпимым, но она усилием воли подавила его.

«Нет. Я тебе не позволю. Мне просто показалось. Это нервы».

Приоткрыв глаза, Маша влажными и холодными, как лягушачьи лапки, ладонями взялась за ручку, повернула ее и толкнула входную дверь. Шагнула за порог. Сердце пропустило удар – показалось, что ее сейчас затянет обратно. Но этого не случилось: она оказалась в коридоре.

Здесь, в нормальном и правильном мире, было тепло, буднично и спокойно. Здесь она чувствовала себя уверенной и… Да, и спасшейся! Увернувшейся от занесенного над нею меча.

– Катюша, я тут, в коридоре жду! – громко, едва не плача от облегчения, крикнула Маша, по-прежнему не решаясь оглянуться.

Стоя возле лифта, обливаясь потом от пережитого ужаса, она клятвенно пообещала себе, что больше никогда, ни под каким предлогом не вернется в проклятую квартиру.

То, что они обнаружили в доме Никиты, навсегда застряло в ее памяти. С этим Катя смирилась. Если бы ей даже каким-то чудом удалось уговорить себя не думать о случившемся, все равно оставались бы сны – а сны нам неподвластны. Все, что гонишь от себя днем, подбирается к тебе ночью.