Я вернулась к портрету графини. И тут… Может быть, со мной сыграло шутку освещение галереи — оно было не слишком ярким, может быть, расшалилось воображение, но я вдруг увидела возле портрета некую едва уловимо мерцающую дымку. Она появилась на мгновение и тотчас исчезла. Так быстро, что я даже не успела, как следует испугаться. А потом возникла вновь, словно привлекая мое внимание к портрету, а после снова пропала…

И в этот момент я отчетливо поняла, что сложатся у меня дальнейшие отношения с Громовым или нет, во многом зависит от того, смогу ли я докопаться до истины в этой истории. Пусть какая угодно, пусть даже самая ужасная, но правда! Потому что в противном случае помимо истории с его женой между нами будет стоять граф с его неуравновешенной психикой, которая привела его к убийству, как две капли воды похожий на моего Громова.

Я вернулась в библиотеку и принялась дальше изучать записи. Но вскоре поняла, что сейчас мне нужно совсем иное. А что именно? Наверное, разговор с человеком, который занимался этой историей и может оказать мне неоценимую помощь в расследовании.

Я набрала номер, который мне дали в редакции. К моей несказанной радости ответили почти сразу.

— Господин Гостюхин? — спросила я.

— Да, — ответил сухой мужской голос. — Чем обязан?

— Вы меня не знаете… Но мне очень, очень нужно с вами увидеться.

— А в чем дело? По какому вопросу?

— Меня зовут Валерия Стрелкина. Я изучаю только что найденный архив графа Белопольского, и мне нужна ваша консультация.

В трубке повисло физически ощутимое молчание. Сейчас он меня пошлет, причем открытым текстом и по известному адресу!

Гостюхин молчал долго. Невыносимо долго. Потом наконец:

— Вы изучаете материалы в усадьбе?

— Да.

— Давно там работаете?

— Не очень. Но у меня есть несколько интересных идей… — я попыталась его заинтересовать.

Он опять замолчал.

Да что же это за непруха такая!

Но тут Гостюхин дал о себе знать.

— Записывайте адрес, — сказал он.

* * *

Низкий деревянный, покосившийся и потемневший от времени домик. Крохотный, точно сошедший со старой открытки. Рамы, съехавшие набок и наклонившиеся к земле, почернели от времени и от равнодушия к ним хозяев домика. Стекла выглядели так, будто их не мыли лет десять. Я недоуменно разглядывала это творение деревянного зодчества и раздумывала, правильно поняла ли адрес и туда ли вообще попала… Потом открыла блокнот, куда записала то, что продиктовал мне Гостюхин, и еще раз проверила. Да, все верно. Я нажала на звонок, он сразу же отреагировал противной надрывной трелью. А вскоре передо мной предстал и сам хозяин дома. Он был весь какой-то низенький, неказистый, уменьшенная и очеловеченная копия дома, в старой домашней кофте и в допотопных очках.

— Простите, вы господин Гостюхин? — спросила я.

— Да, Федор Михайлович. А вы, я так понял, Валерия.

— Правильно. Могу я войти?

— Конечно, заходите.

Я прошла в прихожую. И сразу в нос мне ударил запах чего-то кислого, соединенный с затхлостью и плесенью. Запах чего-то, что пробиралось наружу из наглухо закрытых тайников моей памяти. Ах да… Так пахла больница, где лежала мама. Запах лекарства накрепко смешивался с запахом больничной еды и образовывал ни с чем не сравнимый коктейль. Я невольно закрыла нос ладонью и задержала дыхание. Да… долго я в этом доме не выдержу. Тем временем хозяин двинулся вперед по длинному узкому коридору.

— Проходите, проходите, — крикнул он мне. — Можете не разуваться.

Я сняла куртку, повесила на первый же попавшийся крючок и пошла вслед за ним. Перед окрашенными в белый цвет дверями он остановился и галантно распахнул передо мной створку.

— Прошу.

Я вошла в комнату, бедно, если не сказать, убого обставленную. И в нерешительности остановилась. Посередине стояли два обветшалых кресла, а между ними находился журнальный столик, которому было столько лет… Ну, в общем, мебель такого класса столько не живет. Из достопримечательностей здесь еще находился такого же возраста сервант, для полноты картины не хватало только фаянсовых слоников.

— Что же вы встали, словно боевая лошадь на посту? — спросил меня Федор Михайлович и сам опустился в одно из кресел.

Я рискнула и села напротив. К моему великому счастью, кресло не рассыпалось и мужественно выдержало гостя, осмелившегося использовать его по назначению.

— Хотите чаю?

— Нет, спасибо.

— Тогда чем обязан?

— Понимаете, я хотела бы узнать две вещи…

— Это сложно. Я не раздаю информацию направо и налево.

— Я понимаю. Выгоды вам от меня никакой. Ну, кроме денег… Я могу вам заплатить…

Гостюхин поморщился.

— Милая девушка, я уже в том возрасте, когда человеку много не нужно. К тому же привык обходиться самым необходимым. И согласился встретиться не из-за денег.

— Тогда почему?

— Меня в вас привлекло другое…

— Что?

— Неподдельный интерес к семье графа и этой истории.

Он пристально посмотрел на меня, словно хотел удостовериться в правильности своих слов.

— Вы правы. Именно интерес. И сейчас я постараюсь кое-что прояснить. В усадьбе я видела портрет графа, написанный Васиным… Потом узнала, что он любил свою жену и они жили счастливо. Но самое главное… Я, конечно, не очень хороший физиономист, но… не могу представить его в роли сумасшедшего, который вдруг обезумел настолько, что не только убил жену, но еще и спрятал труп. Понимаете, тут есть нестыковки. Вот представьте, человек, к примеру, убеждает, что он убил в состояния аффекта. А потом мы узнаем, что он ехал на машине, в багажнике которой находился труп, на полдороге остановился, вышел из машины и пошел к ларьку, чтобы купить сигареты. Вернулся и закурил. Все! Кривая разомкнулась. И если он таки довел задуманное до конца, то об аффекте не может быть и речи. Перед нами обдуманное, преднамеренное убийство. Так и граф! Я допускаю, что он мог в беспамятстве или по другой причине обезуметь настолько, чтобы убить жену. Но потом… Он настолько быстро приходит в себя и так хорошо прячет труп, что дознаватели не могут его найти?! Ведь труп вообще не найден. Вы верите в правдоподобность такой картины? Я — нет. Либо человек безумен, либо нет.

— Ну я мог бы с вами поспорить. Иногда приступы безумства проходят очень быстро, и тогда, очнувшись, человек с ужасом смотрит на то, что он сделал.

— Согласна. И очнувшись, тотчас пытается избавиться от трупа, чтобы нельзя было ничего доказать. Но случай с графом иной. Во-первых, его все-таки обвинили в убийстве и только сердечный приступ спас его от тюрьмы. Так почему бы ему, человеку, безусловно, верующему, не покаяться в содеянном? Почему не снять грех с души?