Потягивая горький, такой, что челюсти сводило, кофе, Оллин хмурился. Все его мысли, как ни крути, возвращались к Айрис. И это было плохо, отвратительно. Ему бы следовало подумать о другом — например, о том, что на уме у дядюшки.

И, словно в ответ на все его безмолвные вопросы, тоненько зажужжал коммуникатор. Оллин отставил пластиковую чашечку, подошел к экрану. Изображение развернулось сразу же, стоило оказаться в области обзора камеры. На Оллина, пряча улыбку в углу рта, смотрел Лайон Делайн.

— А, мальчик мой. Надеюсь, ты отдохнул? Снова полон сил? — и скроил при этом такую ехидную физиономию, что Оллин понял: дядя прекрасно осведомлен и о том погроме, который он учинил в кабинете нейроаналитика, и о том, чем они занимались в каюте Айрис.

Плевать. Он вполне взрослый мальчик, чтобы самому решать, с кем и как проводить время.

— Отдохнул достаточно, да.

— Ну тогда подтягивайся ко мне в каюту, поговорим без свидетелей.

— У тебя в каюте нет камер?

— У меня по всему кораблю камеры, обеспечивающие безопасность экипажа прежде всего, — спокойно ответил Лайон. — Но ты прав, у себя я их отключил, чтобы спокойно заниматься своими делами. Выходи в коридор, тебя ожидают.

И отключил связь.

Теперь понятно, дядя все видел. Ну и ладно.

За дверью ждал неприметный невысокий человек в форменном костюме корпорации Делайнов, и Оллин спокойно пошел за ним. По пути прислушивался к собственным ощущениям, в основном чтобы понять, не приключилось ли чего с Айрис. Все-таки Лайон Делайн был не тем человеком, которому следовало бы доверять. Но с Айрис все было хорошо. Отголоски тихой задумчивости и неутоленного желания играли изумительно-нежными пастельными оттенками от светло-лимонного до бледно-сиреневого.

Он обрадовался, не стал сдерживать улыбку. Так и шел, улыбаясь.

Каюта дядюшки своим убранством изрядно отличалась от других корабельных помещений. Здесь не было стерильно белых стен — наоборот, они были обиты материалом, напоминающим матовую древесную кору. Посреди комнаты напротив двери стоял большой письменный стол из настоящего дерева и большие кресла, пахнущие кожей. Во всю стену красовалась панель визуализатора.

— Заходи, Оллин. — Дядя удобно расположился в одном из кресел, положил ноги на пуфик и попыхивал сигарой. — Ты не против, что я курю?

— Не против.

Он не знал, что говорить, какие вопросы задавать. Желание придушить родственника еще не ушло, воспоминания-волны шелестели: «Двадцать восемь лет. Двадцать восемь украденных лет. А ведь могло быть и больше, не отправься мой отец на тот свет».

Оллин молча уселся в свободное кресло и принялся рассматривать Лайона.

На уровне восприятия аватара дядя был матерым хищником, который зачем-то завернулся в дорогие ткани, в неудобную одежду — пиджак, брюки с узкими штанинами, рубашку, застегнутую под самое горло. Ему бы бегать по лесам и рвать зубами добычу. Ап нет, сидит в кресле совсем как человек, пускает в потолок колечки неприятно пахнущего дыма. И взгляд цепкий, внимательный, отчего возникает нехорошее ощущение, что дядя забрался под стенки черепа и усиленно там копошится, выбирая интересное и отбрасывая ненужное.

— Во-первых, племянник, — наконец соизволил заговорить Лайон, — я хочу вот что сказать. У меня нет причин тебе лгать. Вообще ни одной. Когда мне надо было, я держал тебя в неведении на тот случай, если тебя найдут раньше, до того, как я успею тебя защитить. Да и то теперь по анализу протоколов обмена я вижу, что ты все равно вылезал в сеть и качал нейротренажеры.

— Мне хотелось быть хоть немного осведомленным о том, что происходит вокруг.

— Ну и отлично, ну и молодец. Но прежде чем мы с тобой начнем наш разговор — а я полагаю, что ты его все же ждешь, — я бы попросил посмотреть на это.

И щелкнул переключателем.

Панель визуализатора мягко осветилась, выдвигая вперед голограмму, и Оллин увидел…

Сперва — как солдаты куда-то гонят толпы оборванных людей. Мужчин, женщин, детей. Всех подряд. Какой-то ребенок вырывается из общей колонны, и тут же солдат в шлеме бьет его наотмашь прикладом винтовки. Ребенок падает и больше не шевелится. Кто-то дико кричит, падает на землю, поднимаясь уже зверем, покрытым броней. Треск выстрелов — и на большом, сильном теле расцветают алые розы. «Разрывные снаряды», — отмечает про себя Оллин и согласно кивает самому себе. Он уже знает про такие. Очень эффективны в отношении модификантов.

Дальше. Отвратительные, грязные норы в земле. Там, в глине, в собственных экскрементах, копошатся люди. Или то, что осталось от людей.

— Это резервации, — поясняет Лайон, — мало приятного, не находишь?

И Оллин снова кивает. Шею стискивает невидимый обруч. Хочется разбить к ларху визуализатор, чтобы не видеть всего этого, но он все равно смотрит. Заставляет себя не отворачиваться.

Отлов и сгон в резервации.

Или убийства, просто убийства посреди города. Довольно одного крика — модификант! — и снова стрельба. Грязные, покрытые гнойными язвами тела в глиняных норах. Трупы прекрасных зверей.

Оллин посмотрел на дядю.

— Зачем ты все это мне показываешь?

Слабая, вымученная улыбка. И вдруг становится понятно, что Лайон точно так же все это переживает, как и Оллин, и что ему тоже больно, неприятно, тошно от всего этого.

— Это, мальчик мой, нынешняя обстановка на Рамелии касательно нашего, хм, теперь уже исчезающего вида. Новые, может, и народятся, но их в соответствии с проводимой политикой ждет примерно то же.

— Разве модификанты не могут жить с людьми? Почему их убивают?

— А вот теперь мы переходим к самому интересному, — глухо рыкнул Лайон и выключил визуализатор. Голограмма в последний раз вспыхнула, явив перекошенное болью лицо ребенка, все в язвах, и погасла. Оллину показалось, что по кабинету плывет чуть сладковатый трупный запах.

Лайон отложил сигару в пепельницу, сцепил пальцы домиком. Длинные, сильные пальцы хищника.

— Мать твоего отца была человеком с чистыми, неиспорченными генами. Это общая беда на Рамелии. Излучение нашего солнца иногда порождает эту мутацию — возможность перекидываться, и до поры до времени никто не обращал на это внимания, пока вопросом не занялся Григор Делайн.

— Зачем ему это было нужно?

— Видишь ли, повторюсь, твоя бабка была чистым человеком. А твой дед — модификантом. И случилось так, что он почувствовал в ней свою пару. Ну, примерно как ты в этой девочке. Дед был несдержан, и получилось так, что… в общем, женщина стала его женой, скажем так, немного против своей воли. От этого брака родился Григор Делайн. А потом и я. Григор оказался чистым, а я унаследовал мутацию. Но, — тут Лайон печально усмехнулся и покачал головой, — наша матушка, да пребудет она в мире, оказалась прозорлива. Подменила документы, так что меня все тоже считали чистым. Ну а потом… Григор вырос, наследовал от деда место в правительстве Рамелии, затем очень ловко продвинулся и дальше. И надо ж было ему узнать, что наш папаша был не слишком нежен с матушкой, когда волок ее в койку. Ну и… понеслось.