Ричард Хелл: Я решил посмотреть на Патти, когда узнал, что она выступает в гей-клубах, в частности в «Le Jardin». И что она сводит этих чертей с ума. Это меня убило. «Неужели эта публика сходит с ума от стихов какой-то девчонки?»

Патти выворачивала их на полную, это было обалденно, она была очень жестокой, но очаровательной и ранимой одновременно. Абсолютный вперед, без сомнений.

Ли Чайлдерс: После того, как кончился ангажемент «Свинтуса», я вернулся в Нью-Йорк и устроился на работу в журнал 16. Потом Лиза Робинсон уговорила Роя Холлингворта, журналиста из лондонского Melody Maker, нанять меня как фотографа. Рой сказал: «Я тут слышал о группе под названием New York Dolls. Подозреваю, что это нечто. И к тому же бесподобное нечто. Поехали, пофоткаем их, заодно интервью возьмем».

Мы отправились на какой-то чердак на Бауэри. И конечно же, New York Dolls хорошо подготовились к встрече. Видимо, как-то пронюхали про визит представителей Melody Maker, поэтому вырядились в женские шмотки и накрасились. Одеваться в женское тогда считалось крутью. Дэвид Йохансен надел прозрачную блузку в горошек. Но мне понравилось. Шел 1970 год, и я был покорен этими эффектными парнями в женской одежде. Помню, я был уверен, что ни одного с нормальной ориентацией среди них нет.

Джерри Нолан: В самом начале аудитория New York Dolls состояла в основном из геев, но, мы-то, само собой, стояли на своем. Нам нравились девки. И позволь сказать тебе кое-что: бабы об этом сразу же прознали. Это мужики почему-то смущались. А тетки знали, что нам по хую, что на нас надето. И они любили нас за это и за то, что нам хватает смелости так выглядеть и поступать. Им это нравилось.

Ли Чайлдерс: Я думал, что все они — пидоры. Конечно же, я ошибался. Но они были очень забавные. Очень, очень забавные — и это важнее для меня, чем женская блузочка, гетеро- или гомосексуальность. Я ведь думал про них именно так, потому что они разговаривали по-пидорски. Они играли геев. Не помню точно, о чем мы болтали, но чего-то про секс, там было полно всякого в духе «хуи и гранд-хуи», ну и так далее.

Я был молод и достаточно наивен. Поэтому принял все за чистую монету, когда Джон Фандерс болтал со мной о «гранд-хуях». На самом деле он нес всякую ересь, потому что хотел получить контракт на запись. Ну, разве не забавные времена были? Я снял пачку отличных фоток, вправду отличных фоток. Никакой пошлости, но их видение мира отражалось в них полностью. Они пригласили меня на следующее шоу, которое должно было состояться на выходных в Центре искусств Мерсера. К их чести, да и моей тоже, замечу: вся дурь — сексуальность, макияж, женские блузки — остались за бортом, стоило мне послушать их всего минуту. Обожаю правильный рок-н-ролл, а ребята оказались стопудовой рок-н-ролльной группой.

Дэвид Йохансен: Когда мы начинали New York Dolls, никто особо не умничал. Кучка перцев, продавцов из магазина, только-только собравшихся вместе. Я стоял у микрофона, Джонни Фандерс лабал на лид-гитаре, Сил Силвейн — на ритме, Артур Кейн играл на басухе, а Билли Мурсия сидел за барабанами. И никто никому не гундел: «Надень вот это или сделай вот то».

Не знаю, откуда пошла эта фишка с глиттером. Мы всегда относились к шмоткам бережно. В смысле — взял старые штаны и надел их еще разок. Мне кажется, «глиттер-рок» назвали так из-за молодежи, которая приходила нас слушать. У них периодически встречались блестки на лице или в прическе. Пресса обозвала все дело «глиттер-роком». Название пошло от какого-то писаки. Но на самом деле мы играли академический рок-н-ролл. Перепевали песенки Отиса Реддинга, Сонни Боя Уильямсона, Арчи Белла и Drells. Короче, никакого глиттер-рока и в помине не было — самый простой рок-н-ролл.

Мы, вообще-то, полагали, что это единственно возможный стиль поведения, если ты играешь в рок-н-ролльной команде. Быть ярким, вызывающим.

Сиринда Фокс: Дэвид Йохансен позаимствовал у Театра абсурда пресловутую скандальность и привнес ее в рок-н-ролл, основав New York Dolls. Стопудово это сделал он. Ведь Дэвид стремился быть настоящим хипстером и плевал на условности. Мне кажется, он очень сильно хотел казаться частью именно театральной сцены. Театр абсурда куда больше захватывает, чем рок-н-ролл. Он более живой, что ли… По крайней мере, его не обстригали, не латали и не вылизывали, лишь бы выкинуть на потребу масс-медиа. Как это делали с тогдашним рок-н-роллом.

Дэвид смотрел на театр с интеллектуальной точки зрения. И он очень хотел попасть в труппу Чарльза Лудлама. Дэвид и Чарльз дружили, и, по-моему, он даже сыграл какую-то эпизодическую роль в постановке Чарльза. Гарпун, что ли, нес, или чего-то там… Но слов у него в роли не было.

В любом случае, ближе подобраться к этому миру он уже не мог. Он был чуть более гетеросексуальным, чем они от него ожидали. Они отвернулись от девушки, с которой гулял Дэвид. Думаю, его это обижало. Дэвид хотел вырваться из границ Стейтен-Айленда, но Уорхолу он был неинтересен и Лудламу тоже. Тогда Дэвид затеял New York Dolls. И больше театральная сцена была ему не нужна. Ничего настолько потрясающего и смешного, блестящего, искрящегося и даже дикого в рок-н-ролле никогда не было. До появления New York Dolls.

Джерри Нолан: Dolls ринулись выступать, в основном по вторникам в Центре искусств Мерсера. И еще в отеле «Дипломат». Я влюбился в них сразу же. Я думал: «Вот блядь! Эти ребята делают то, на что никто уже не решается. Они возродили песни длиной всего в три минуты!» В то время стояло засилье десятиминутных соло на барабанах или же гитарных запилов на двадцать минут подряд. Песня могла занимать целую сторону альбома. Меня все это так достало! Бля, ну что это за «кто кого переиграет»? Скукотища та еще, короче. Рок-н-ролльщику делать было нечего. Ну, чуть позже появились Top Forty, можно было там поиграть и стабильно заработать свои несколько баксов… Но меня блевать тянуло от Top Forty.

Dolls не просто обращались к подросткам. Они притягивали молодую творческую тусовку: Энди Уорхола, художников и художниц, других музыкантов. Однажды на их концерте мне довелось встретить Джими Хендрикса. Он попросил свою девушку найти меня, и она представила нас друг другу. Джими сказал: «Я торчу от твоего костюма!». На мне был костюм из красного вельвета, с бархатными манжетами и бархатным шейным платком, красное на красном. Он спросил разрешения потрогать все это и спросил: «Слушай, а где ты его купил, а?». Я ответил: «Сам сделал».

Вот такие дела творились. Помню, одно время я гулял с Бетт Мидлер, потом на какое-то время она исчезла из моего поля зрения. И вдруг я случайно наталкиваюсь на нее в «Мерсере»! Не все это понимают, но мы не считали концерты New York Dolls местом общего сбора. Ты загружаешься дурью, потом бредешь домой. Но отель «Дипломат» и Центр искусств Мерсера собрали всех нас.

Дэвид Йохансен: Центр искусств Мерсера — многокомнатное заведение, работавшее по антрепренерской схеме «как заставить людей оставить свои деньги у нас в Нижнем Ист-сайде». В одной из комнат постоянно ставили какие-нибудь пьесы. Основной была «Пролетая над гнездом кукушки», именно она окупала аренду. В общем, у них были мини-театр, кабаре, бар. Стояли милые пластиковые сидения, везде сплошной модерн по тем временам. Сейчас, конечно, это смотрится безвкусно. Прощай, манхэттенский шик! В кабаре заправлял чувак по имени Луис Сент-Луис и его «Сент-луисский экспресс». Сам он играл на фортепьяно, а чернокожие девицы ему подпевали. Еще одну комнату называли «Кухня» или «зоокомната». Там был сплошной концепт-арт, там могло случиться все что угодно. И еще была комната Оскара Уайлда. Они сами не знали, что с ней делать. Ее-то мы и оккупировали для начала.