понимают в Штатах. Книги, которые издал на английском языке Марк Латаш, отражают это. Он совершенно замечательно издал книжку «О ловкости и ее развитии»[80]. Первая половина ее – это собственно книга Бернштейна, а вторая – работы современных ученых, которые рассказывают о том, как та или иная линия бернштейновская продолжалась дальше. Меня уже из Израиля приглашали с лекциями в различные города Германии, Польши. Там активно интересуются работами Бернштейна. К сожалению, я плохо представляю, как с этим сейчас обстоит дело в России. Даже в Китае очень заинтересовались Бернштейном. В переводе на китайский язык издали его основные труды и мою книжку о Бернштейне.

Найдин Владимир Львович

(14.11.1933, Москва – 14.01.2010, Москва)

Врач-нейрореабилитолог, один из основателей российской школы нейрореабилитации. В 1955 году окончил Институт физической культуры, служил в армии. В 1962 году окончил 1‐й Московский медицинский институт им. И. М. Сеченова. Своим учителем считал Маргариту Вильгельмовну Куреллу, специалиста по лечебной физкультуре. Доктор медицинских наук (1976), профессор, заведующий отделением нейрореабилитации НИИ нейрохирургии им. Н. Н. Бурденко, заслуженный врач Российской Федерации. С 1974 года публиковался как писатель-прозаик.

Коган О. М., Найдин В. Л. Медицинская реабилитация в неврологии и нейрохирургии. М.: Медицина, 1988.

Найдин В. Л. Десять тысяч шагов к здоровью. М.: Физкультура и спорт, 1978.

Найдин В. Л. Вечный двигатель: рассказы врача. М.: РОССПЭН, 2007.

Найдин В. Л. Интенсивная терапия: записки врача. М.: Эксмо, 2009.

Найдин В. Л. Реабилитация: записки врача. М.: Эксмо, 2009.

Найдин В. Л. Диагноз: записки врача. М.: Эксмо, 2010.

Когда я позвонила Владимиру Львовичу, он был за рулем. Прошло всего полгода, и его уже не было в живых… Мы встретились первый раз в его кабинете в Институте нейрохирургии. Белый крахмальный халат, очередь больных. Доктор. Мудрый и красивый человек, отец сыновей-музыкантов. «Послушайте, а как растят музыкантов, да еще двух подряд?» – «Ну что вы, это все моя покойная жена…» Да, старые люди говорят пунктиром. Мало уже осталось времени. А сколько у нас осталось времени? У нас, таких молодых в глазах моих 80–90-летних собеседников, у нас, таких старых в глазах наших детей?

Интервью 2009 года

Когда вы впервые услышали о Бернштейне до знакомства с ним?

До знакомства я слышал о Бернштейне от Гурфинкеля. У нас были рядом кабинеты в Институте нейрохирургии. У нас – кабинет лечебной физкультуры (ЛФК), а у них, буквально за стенкой, кабинет биофизики. Мы отстаивали свою лабораторию, потому что тоже было не очень понятно, зачем ЛФК и физиотерапия нужны, пока не вылечили какого-то бонзу, и тогда нам сразу дали место. А у них история лаборатории была еще более веселая. Им дали большой довольно зальчик, но потом Гурфинкеля вызвал к себе Егоров.

Космонавт?

Отец космонавта. Директор нашего Института нейрохирургии, очень хороший нейрохирург, из московских интеллигентов, играл в квартете на альте, много лет был академиком. И, как всякому директору, ему напели, что это неизвестно чем занимающаяся лаборатория. Егоров спросил Гурфинкеля: «Чем вы занимаетесь?» Тот начал говорить про моторный контроль, то да се. Тот слушал, слушал, а потом говорит: «А это точная наука?» – «Да. Точная». – «Ну хорошо, а вы можете часы починить?» Гурфинкель быстро, конечно, своим еврейским умом сообразил, в чем дело, и говорит: «Конечно можем». Егоров вынул из ящика старинный хронометр дедовский, который не ходил, и передал Гурфинкелю. На этом аудиенция закончилась. Я эту историю много раз слышал и от Виктора Семеновича, и от ребят, от Алика, Якова Михайловича Коца, который насмешник большой был, и мы с ним очень тесно дружили. Членами этой лаборатории тогда были еще Шик, Коц. В общем, все евреи. Толя Фельдман. И Валя Кринский забегал тоже. И один русский – Вадим Сафонов, который и сейчас еще работает. Они и назывались по Ильфу и Петрову – «Галкин, Палкин, Малкин и Залкинд»[81]. В общем, Вадим был у них за Галкина. Они сказали ему: «Вадим, иди на улицу Горького в часовую мастерскую». Эта мастерская была в том доме, где были еще ресторан «Якорь», общежитие Академии наук. Весь первый огромный этаж в этом доме занимала часовая мастерская, о ней есть целая поэма у Игоря Губермана:

Прекрасна улица Ямская,

Там часовая мастерская,

Там 25 евреев вместе

Сидят, от власти не завися.

Стоят и рушатся режимы,

Года идут неудержимо,

А эти белые халаты

Невозмутимы, как прелаты.

Среди часов и постоянства,

Среди кишащего пространства[82].

В общем, Вадим пошел в эту мастерскую, и ему починили часы. Виктор Семенович вернулся к Егорову с починенными часами, тот посмотрел и сказал: «Оставайтесь в своей комнате». В то время Николая Александровича они все, конечно, знали, но Бернштейн не появлялся тогда в Институте нейрохирургии, хотя работал там когда-то и известна история, как его изгоняли.

В каком году вы узнали от Гурфинкеля о Бернштейне?

Это было году в 1964–1965‐м. Я тогда писал кандидатскую, которая была связана с тензометрическим измерением углов, у меня были тензодатчики, мы ими занимались с Аликом Коцем. Я обследовал больных с поражением теменной доли. У них был так называемый афферентный парез. Это парез, который не вызывает мышечной слабости, но движение выполняется без обратной связи. Когда выяснилось, что все дело в «обратной связи» («рука – лопата», по Ферстеру [Ферстер О.]), меня Гурфинкель вывел на Николая Александровича, который, узнав, что я интересуюсь обратными связями, отнесся к этому очень хорошо. Назначил мне время, и мы с ним что-то обсуждали.

Вы приносили ему свои работы?

Обсуждал. Потому что он принимал очень короткое время – с восьми утра до часу или до двух дня, больше он не принимал. У него визиты все были расписаны, опаздывать было нельзя, потому что, как он говорил, ваше время я должен засчитать у следующего человека.

И вы мне говорили, что как-то опоздали…

Да, я опоздал, и Николай Александрович взял и урезал время у того, кто пришел после меня, а не у меня. Было безумно неудобно, хотя тот был какой-то музыкант-виолончелист. А потом я подружился с Мишей Цетлиным, тоже у Гурфинкеля. Миша работал с Гельфандом на мехмате, и он первым и открыл Бернштейна как математика, и они подружились настолько, что, хотя у Николая Александровича друзей не было и быть не могло, Миша Цетлин, с которым они ходили гулять по набережной и беседовали, был тем единственным человеком, с которым Николай Александрович