жеребцов, и всадников. А потом комиссия из Москвы выслала в Заполярье семье непокорных. Большая часть этих южных семей, оставшихся без мужской поддержки, так и сгинули в вечной мерзлоте Игарки да Туруханска.

Ну а я в той жизни до смерти проходил с серебряной пластиной под кожей головы, куда достал меня всадник после того, как выстрелил в собаку. А я только и успел сделать предупредительный (по уставу) выстрел в воздух, совсем не видя второго всадника сзади.

Глава 22

«Особенно опасно смешивать алкоголь с одиночеством».

Уильям Фолкнер.

Как все неудачники я часто свое раздражение за несложившуюся жизнь перекладываю на семью, на обстоятельства.

Но в глубине души знаю — вина за все лежит на мне самом, на неумение подавлять страсти и прихоти, желания и слабости.

В старости часто думал: ах, если б не пил, то со своими писательскими способностями после армии мог бы сделать хорошую карьеру в Москве или Питере. И пригласить в свою столичную квартиру маму, помочь ей освоиться в столице, закрепиться, врачи, наконец там лучше.

Жизнь прошла, как пуля нарезная,

Глупо и бездумно,

Лишь стрелок

Знал, куда ее он посылает, —

В собственный нацелившись висок…

В 2000 году я перестал любить детей. От них пахло телевизором и смартфонами. И они слишком быстро говорили. Киношедевр «Луговые собачки»[24] — мечта о прошлом. В чьих ладонях мой мир, чьи газоны я стригу?

После того, как меня за пьянку (после госпиталя пил по-черному) выгнали из милиции (несмотря на медаль, полученную за тот «бой»), первое время нигде не работал. Подвивался в обществе «Знание», с лекциями мотался по поселкам и районным центрам, план давал по охвату населения знаниями. Лекции, как студент универа, читал самые разные, но больше о литературе, о величие русской поэзии, о важном нравственном факторе произведения Островского: «Как закалялась сталь»! «Жизнь надо прожить так, что б не было мучительно больно за бесцельно прожитые…»

Общество оплачивало командировки: суточные, гостиничные, дорожные (по предъявлению квитанций и билетов), а так как я все время был на выезде, то гонорар (от 7 до 12 рублей за лекцию) оставался мне полностью.

Не помню, какой бес занес меня в Абакан, но в ресторане читал стихи про Ленина. Сперва Вознесенского:

Я не знаю, как это сделать,

Но, товарищи из ЦК,

Уберите Ленина с денег,

Так цена его высока!..

Потом Евтушенко, «На смерть Есенина».

Потом свои:

Вода живая — выдумка и сказка,

Мозг заспиртованный никто не возродит…

Заходишь в этой здание с опаской,

Где мумия великая лежит.

И подступает к горлу горьким комом

Столетие печальное его:

В своих цитатах собственных закован,

Он возрожден гримасой на него.

Он возрожден миллиардами брошюрок

И, как икона, многолик портрет,

Свои, чуть ироническим, прищуром

Он так же жалок, как похож. Раздет…

Раздет гиеной жалкой ордой

И хорошо, что чуть несет душком.

А то, что называется свободой,

Лежит в спирту,

               в том здании.

                                 С вождем.

Задержали меня на вокзале. Перед поездом на Иркутск. Я был в зеленых вельветовых джинсах и в какой-то курточке. Стоял на перроне с балеткой (маленький чемоданчик, с округлыми краями, модный в конце 50-х годов XX века), ко мне подошел какой-то мужик, попросил посмотреть за его чемоданом, пока сбегает в буфет. При появлении поезда я автоматически поднял его чемодан и попятился от путей. И тут же меня взяли под белы ручки.

Ст. 144 УК РСФСР установила ответственность за простую и квалифицированные кражи, а тут как раз кампания на эту тему. Так отделался бы условным, тем более сумма барахла в подставленном чемодане не превышала 100 рублей, но из КГБ позвонили… Годик впаяли.

Нижний Ингаш, исправительно-трудовая колония общего режима. Лесоповал. Катаем бревна, склад нижний и склад верхний, станок заглатывает бревно и выплевывает доски, но это бревно надо еще закатить и подравнять, а оно в снегу и ледышках, а стен у цеха нет — только крыша. Из одежды имеем телогрейку без воротника, ватные ношенные штаны и валенки, добытые в обмен на дачку (посылку с воли). И на обед жидкий суп из тухлой мойвы плюс каша с «машинным» маслом. Хлеба дают 400 грамм, но хлеб зоновской выпечки — сырой, с сорными травами, пластилин, а не хлеб. Кропчим на вечер, чтоб перед сном, посолив, хоть что-то схамать и свернуться клубком под тощим одеялом, так как буржуйка далеко в другом углу барака и греет плохо.

Хорошо, что начальнику отряда потребовалась курсовая, он в юрфаке заочно учится. Получил освобождение от промзоны, написал по криминалистике живую компиляцию с учебников. Слух пошел, замполит тоже учится. Жизнь началась, в группе дистрофиков меня больше нет — я работаю в теплой школе библиотекарем!

Жизнь проходит, как пуля винтовая… А я снова сижу, на этот раз всерьез и надолго. Четыре с половиной года за то, что посадил на кол участкового милиционера.

Дело в том, что пока отбывал срок мама умерла и квартиру передали другим людям. Просто отобрали под соусом неуплаты квартплаты. После освобождения все же прописали, но дали взамен всего лишь комнату в общежитие для семейных при Куйбышевском машиностроительном заводе. Из универа тоже отчислили…

Глава 23

Вновь в дорогу

Рок меня мой гонит.

Надоел и сам себе, и всем.

Унесут растерянные кони

Панцирь мой,

Мой меч,

Кинжал и шлем.

Без доспехов,

Со стихом и скрипкой

В мир пойду

Под рубищем шута,

С навсегда приклеенной улыбкой

На обрывке старого холста.

В.Круковер, Тюремные стихи

За всеми этими соплежуйскими воспоминаниями дочапал до райотдела. А там уже ждут два молод… офицера, не одинаковых с лица.

— Ну, хвастайтесь собакой, — говорят. — Нам тут фантастические истории рассказывают про вашу с ней работу.

Ну, смотрите, думаю. И попросил их спрятаться в разных комнатах милиции, а мне оставить по перчатке или