Включи индикатор поворота. Уезжай, оставь позади нерешенными вечные споры. Ты не можешь, как и я, сказать, что́ следует сделать. Эти люди — нечеловеки, они недостойны даже нашего презрения, это язва на теле общества. Пожалуй, затраты на приют стоят того — несколько пенсов из бюджета городского совета, чтобы мы могли спать спокойно, а наши дети — спать в безопасности в своих кроватках. Сколь немногому мы научились. Уезжай. Увеличь скорость. Обгоняй их, этих полицейских в штатском, шагающих рядом с теми, кто обижает детей. И когда будешь проезжать, брось на них взгляд. Не знаю, не могу сказать. Но возможно, этот мимолетный взгляд обнаружит среди скопления голов, и ног, и тел — и вызовет у тебя непоколебимое убеждение, — что среди этих людей есть мужчина с густыми темно-каштановыми волосами.

Дворец Четсуорт — многомиллионное здание, привлекающее туристов, обиталище герцога и герцогини Девонширских. Они теперь уже не так богаты — нет нужды излишне наполнять сундуки, хватит и того, что они получают за вход на территорию. Пышные залы, отличная картинная галерея, необыкновенный антиквариат, затейливая лепнина и уходящие ввысь полки греческих классиков в кожаных переплетах — все это не для тебя. Обойди дом, если хочешь и если можешь себе это позволить, — приобщение к достижениям цивилизации может освежающе повлиять на твое настроение. Но когда обойдешь дом, пройди сквозь оранжерею, вверх по склонам дендрария, пока не очутишься на полянах, окаймляющих каскад Капабилити Брауна.

Посиди немного на траве, понаслаждайся солнцем, если оно будет, — едва ли ты приедешь в то время, когда работают насосы. Если ночью ты плохо спала, наверное, ты задремлешь. Это тихое место, оно убаюкивает. Поспи немного. Со временем уши твои уловят новый звук, перекрывающий разговоры семейств, устроивших пикник на полянах, — тихий, вибрирующий грохот. Ты садишься, озираешься, пытаясь установить, откуда он доносится. Затем что-то попадает в поле твоего зрения. На самом верху широкой каменной лестницы, встроенной в склон холма, ты увидишь первую искру и пену, когда сто тысяч галлонов воды начнут по ней свой спуск.

Вода притягивает как магнит. Дети бегут к ней. Снисходительные родители раздевают детишек, суют носки в туфли, закручивают штанишки выше колен в ямочках, опускают сыновей и дочерей в хрустальный поток. И скоро каскад заполняется молодой жизнью. Одни детишки стоят неподвижно, испугавшись холода, опустив голову, изучая водоворотики, которые образуются в потоке вокруг их голых ног. Другие нагибаются, рассматривая рисунок, который образуют их пальцы, играя в маленьких водопадиках, которые порождает каждый их шаг. А наиболее активные шлепают по воде, взбираются вверх и спускаются, плескаются и обследуют водное пространство, время от времени разбрасывая руки, чтобы удержать равновесие, утраченное из-за ила, который покрывает камни.

Ты себя видишь? Тебе недавно исполнилось три годика, ты — крошечная фигурка вдали, которая решительно шагает в направлении лестницы. Ты держишь за руку Джесси, мою дочь, которая совсем не любит ходить по воде, но не хочет отставать от тебя и мочит с тобой ноги. Она полагается на тебя, верит, что ты ее удержишь, и ты выполняешь свою задачу — во всяком случае, здесь неглубоко, всего каких-нибудь пара дюймов. Я не беспокоюсь за ее безопасность, ничуть, я наслаждаюсь покоем, какой наступил после грохота внезапно заработавших насосов. А вот Изабелла воспринимает все иначе.

— Я пойду к ним, — внезапно объявляет она, встает и, смахнув травинки с брюк, идет по лужайке.

— Я тоже пойду. — Шейла поднимается и бежит, чтобы догнать Изабеллу, а я смотрю на уходящих женщин.

Твой отец качает головой.

— Этакие клуши. — Он снова ложится на коврик и, сделав из руки козырек от солнца, следит за тем, как матери догоняют своих дочек. — Счастливый ты человек, Диклен.

А я смотрю на удаляющуюся Изабеллу — на то, как колышутся ее бедра ниже талии, на идеальный абрис ее зада. Синяки, оставленные ею на моей спине, исчезли. Между нами наступило перемирие. Я ничего не говорю, я ничего не чувствую. Я откусываю от сандвича и сосредоточенно жую сухой жесткий хлеб.

— Я собирался зайти к тебе завтра.

Сегодня у твоего отца первый свободный день за три недели, прошедшие с тех пор, как мой набросок был напечатан в «Ивнинг пост». Я знаю, это было беспросветное время. Сначала телефон молчал, а потом не переставая звонил. Всегда находятся люди, которые забавы ради идут в телефонную будку и сообщают фальшивые сведения. Один человек назвал члена парламента, другой указал на церковника, занимающего высокое положение. Кому-то пришло в голову анонимно сообщить, что преступник — это Рэй Артур, полицейский, ведущий это дело. С подобными проделками твой отец быстро справлялся, но были другие наводки, от которых не отмахнуться. Фермер, разводящий овец и быков в долине Белвуар; университетский ученый; газетный агент в Арнольде; обозреватель погоды на местного телевидении; детский врач из городской больницы. На них ушли сотни часов: проверка перемещений указанного лица, предшествующие нарушения, алиби, происхождение, связь — которая никак не подтвердилась — с семьей Скэнлон. Набросок, который я сделал по воспоминаниям Мэгги Мортенсен, не только не продвинул следствие, а задержал его на несколько недель. Недель, в течение которых газеты снова и снова печатали лицо мужчины, виденного с девочкой, каждый новый звонок вел к десятку тупиков, втягивая все больше людей и ресурсов. Недели, в течение которых газ подозрительности без цвета и без запаха, более тяжелый, чем воздух, спустился над городом и стал душить его улицы. Недели, в течение которых девочки и мальчики на велосипедах чувствовали себя в опасности, опустели парки, перестали развозить ежедневные газеты, пробежки отошли в прошлое. Недели, в течение которых родители заталкивали детей в машины, а те, у кого нет транспорта, объединялись и группами отвозили детей в школу, шарахаясь от каждого прохожего незнакомца. «Ивнинг пост», которая сначала всячески помогала, перешла на критический тон, жестоко критикуя в передовицах полицию вообще, твоего отца в частности, за их неумение найти того, кто повинен в столь гнусном преступлении. Стали поговаривать о создании комитетов бдительности, родительских патрулей. По крайней мере одному мужчине разбили челюсть за то, что он стоял около качелей. Люди говорили, что кто бы ни была эта девочка — фамилию ее так и не обнародовали, — она жила как во сне. Все еще помнили о Брэйди и Хиндли. А ей повезло, что ее не нашли в канале, или в канаве, или под двумя футами дерна на каком-нибудь поле. Это давление измотало твоего отца, съело его энергию и веру в себя. Совещания с главным констеблем следовали одно за другим, главному инспектору-детективу поручили наблюдать за ходом следствия, поговаривали о кризисе в отделе происшествий, количество карточек в картотеке выросло до невероятия.

Я бросаю взгляд на твоего отца. И только тут замечаю — слишком я был занят собственными заботами. Среди всей этой кутерьмы он взял свободный день и выглядел куда более отдохнувшим, больше похожим на самого себя, — таким я не видел его уже какое-то время. Я приподнимаюсь, опершись на локоть.

— Тебе кто-то звонил?

— Не тот, кто видел твой набросок. — И невесело рассмеялся. — Звонки по твоему наброску — лишняя трата времени.