— Лейтенант Хигер! Вызовите все боевые расчеты! Готовность один!..

ХРОНИКА

«29.11.41 г. В 15.25 плавбатареей № 3 огнем из автоматов и пулеметов сбит самолет противника Ме-109. Самолет упал на сушу.

Оперативный дежурный по ОВРу капитан 3-го ранга В. Дубровский».

ХРОНИКА

Накануне второго штурма Севастополя генерал Манштейн обратился к войскам с приказом, похожим на заклятие:

«Солдаты 11-й армии! Время выжидания прошло! Для того чтобы обеспечить успех последнего большого наступления в этом году, было необходимо предпринять все нужные приготовления. Это основательно проделано.

Я знаю, что могу положиться на мою пехоту, саперов и артиллеристов. Я также знаю, что все другие рода оружия, как и всегда, сделают все от них зависящее, чтобы проложить дорогу пехоте. Наша артиллерия стала сильнее и лучше. Наша авиация опять на месте. Вы в первой же атаке разобьете врага и продвинетесь глубоко вперед. Непоколебимая уверенность должна сопровождать нас в последнем сражении этого года. Севастополь падет!»

17 декабря 1941 года, при поддержке артиллерийских батарей, а также дивизионов орудий особой мощности — калибра 305 и 350 мм, на штурм ринулись тысячи солдат и офицеров противника — восемь пехотных дивизий. Их поддерживали с воздуха более двухсот боевых самолетов…

По расчетам гитлеровских генералов, начавшееся наступление через четыре дня должно было закончиться взятием Севастополя.

* * *

«Начальнику политуправления Черноморского дивизионному комиссару тов. Бондаренко.

Политдонесение

…17 декабря сего года, в течение целого дня, противник пытался налетать на Херсонесский аэродром, который прикрывает своим огнем плавбатарея № 3 (командир — ст. лейтенант Мошенский С. Я., комиссар — ст. политрук Середа Н. С).

Утром, при попытке самолетов противника бомбить Херсонесский аэродром, плавбатарея № 3 вела усиленный огонь, что заставляло вражеские самолеты сворачивать с боевого курса и сбрасывать бомбы не по цели. После чего самолеты противника 5 раз производили налеты количеством по 3–4 бомбардировщика Ю-88. На батарею было сброшено 45 бомб. Прямых попаданий не было, бомбы разрывались вокруг батареи, осколками осыпая личный состав. Ранен один краснофлотец…

Повреждений мат. части не имеется. При отражении атак самолетов противника был сбит один Ю-88, который упал в море.

Личный состав в течение 12 часов стоял по боевой готовности. Отражая беспрерывные налеты, вел себя смело и мужественно. Выполнял свой долг перед Родиной.

Полковой комиссар Бобков».

Воздушный натиск окончился только с заходом солнца, однако какое-то время все еще не верилось, что вражеские летчики больше не прилетят, — люди по привычке крутили головой, осматривали в бинокль горизонт, не отходили от орудий и пулеметов.

Прошли на бреющем два наших «ила». Следом за ними вернулись на аэродром четыре «яка».

Над палубой стойко держался кислый запах сгоревшего пороха, руки и лица людей были черны от дыма и газов…

Ощетинившаяся стволами, оберегаемая десятками зорких глаз, наблюдающих за воздухом, уставшая, но готовая ко всему, плавбатарея ждала очередного вражеского налета. Но с мостика прозвучало:

— Готовность два!

И теперь по одному внешнему виду командира и сигнальщиков, по их расслабленным позам, по спокойному говору стало ясно — обстановка разрядилась. Похоже, что немцы выдохлись.

Зенитчики возбужденно обсуждали подробности последнего воздушного налета: как здорово «загнали немца», как еще раз сработали «ножницы» — сходящиеся огневые трассы автоматических пушек и пулеметов…

В конце ноября вот так же сбили первый самолет, а теперь второй. Лейтенант Даньшин выглядел именинником.

— Сколько в нем команды сидело? — интересовался Дмитрий Сиволап. Он и Чумак были недавно переведены с юта на бак, на носовые автоматы, которые сегодня участвовали в «ножницах», разрезали огнем вражеский самолет.

— В «юнкерсе», что ли? Экипаж в нем, а не команда, — со знанием дела уточнил командир орудия Косенко.

— Четыре человека! — степенно ответил Иван Чумак.

«Человека»… Скажешь тоже. Четыре гада! — поправил его Николай Косенко.

— Хлопцы, вы только подумайте, вот этими своими руками мы отправили на морское дно четырех немцев! — Сиволап торжествующе обвел глазами товарищей. — А всего, с первым самолетом, пять фашистов. Арифметика! Это уже арифметика победы!

Зенитчики улыбались. Действительно здорово. Даже как-то не верилось, что в горящей кабине самолета только что ушли на дно морское четыре фашиста. Опытных, матерых…

Однако радость победы омрачили голоса:

— Мельников ранен… Лежит за дальномерным пунктом…

Поспешили к Мельникову. В кругу обступивших матросов над раненым уже хлопотали военфельдшер Язвинский и санитар Парамонов. Язвинский волновался: это был первый в его практике тяжелораненый, и сейчас от точных, грамотных действий, возможно, зависело, жить или не жить Мельникову.

— При пневмотораксе делается плотная повязка… Так… Лучше держите, Парамонов, под лопатки и руки вовремя убирайте…

Язвинский, точно на экзамене в военно-медицинском училище, пояснял вслух свои действия. А может, говорил он все впрок Парамонову: мало ли в какие переплеты придется попасть санитару? Парамонов, бледный, растерянный, ничего из сказанного не воспринимал и, едва окончилась перевязка, засуетился, не зная, обо что вытереть окровавленные руки…

Мельникова осторожно перенесли на сухое место, и Язвинский приказал краснофлотцам разойтись, дать раненому больше воздуха, а санитару Парамонову — смыть с палубы кровь. Алексей Рютин вызвался помочь:

— Сейчас, доктор, я в момент водички принесу!

— Всем разойтись по местам! — сурово скомандовал Даньшин.

Сквозь расступившийся круг подошел Мошенский. О чем-то негромко спросил Язвинского, наклонился к раненому:

— Потерпите, Мельников. Сейчас, с минуты на минуту, катер подойдет, отправим вас в госпиталь.

Мельников находился в том состоянии, когда человек внешне вроде бы все воспринимает и сознает — на деле же все окружающее видится ему как во сне, плывет, туманится, и дурманящая тошнота наваливается, стараясь опрокинуть явь…

Подошедший Середа сообщил, что катер уже идет к плавбатарее. Оглядевшись по сторонам, негромко сказал Мошенскому и Язвинскому:

— Борису Казимировичу надо пройти к орудию Лебедева. Там с Воронцовым что-то… Не в себе как будто…

Язвинский вопросительно взглянул на Мошенского. Тот кивнул: действуйте по своему усмотрению. Фельдшер, уходя, распорядился: