Утаре пришла ни с чем. Я же, сбросив с себя одежду, с помощью своего чудо-ножа стал косить ковыль. Не спрашивая, зачем я это делаю, любимая стала помогать мне. Спустившись к воде, нарезал ещё камыша и осоки. Сложил траву перед камнями с подветренной стороны и поджёг её. Бросил в пламя и охапки свежих растений. Пока костерки дымили, снова надел на себя зимнюю одежду и, ещё раз вымазавшись в грязи, пошёл к камням. Пчёлы там всё ещё летали. Но над сота ми их было немного. Достав нож, я срезал несколько пирамидок прямо с ползающими по ним насекомыми и, чертыхаясь – кто-то из них смог-таки ужалить за руки и в щёку, – побежал к реке. Мне показалось, ограбленные пчёлы отстали от меня. Положив добычу на траву, я снял шапку и почувствовал, как холодеют ноги. Вся она была усыпана умирающими насекомыми. Пчелы ползали по ней, а за ними тянулись и вырванные жала. Ту же картину я увидел и на штанах и кухлянке. Можно сказать, повезло, что в лицо получил только один укус. И от него щека распухла так, что заплыл правый глаз. Отыскал чашку с барсучьим жиром. Как-то наступил на пчелу, и вроде тогда мазь быстро сняла отёк.

Мёд оказался на вкус просто божественным нектаром. Мы жевали соты и сплёвывали воск на листья лопуха. Утаре, увидев моё опухшее лицо, очень испугалась, но вскоре, слизывая с пальцев тягучий мёд, добродушно посмеивалась, глядя на меня. И я отвечал ей тем же, щуря от боли в опухшей щеке глаз.

Задерживаться у камней не стали, поплыли дальше. Уж очень мне не хотелось проводить ночь без огня. К счастью, вскоре на горизонте показалась тёмная полоска леса. Но доплыли мы к нему, когда стемнело. Лес оказался сосновым. Устроившись на опушке, улег лись спать.

Утром нас разбудили волчицы, решившие забраться к нам под плащи. Полежав, пока вокруг не развиднелось, я встал. Опухоль со щеки заметно спала, но место укуса стало сильно чесаться. Я решил поохотиться и натянул на лук тетиву. Утаре захотела составить мне компанию.

Совсем недалеко от опушки мы вышли к ягоднику. То там, то тут виднелись заросли малины и черники. Ягоды были ещё незрелые, но в кустарнике паслась огромная стая тетеревов. Без особых усилий мы подстрелили десяток птиц. Накормили волчиц и, содрав с крупного петуха вместе с перьями шкуру, зажарили на углях тушку.

Загрузив лодку, снова отправились в путь.

Какое-то время плыли мимо сосен, затенявших реку от солнца, вскоре зелёных великанов потеснили заросли ольхи, а за ними снова увидели луга и лиственный лес вдали, на опушку которого вышли люди. Их было трое. Мне показалось, что нас они тоже заметили, и я помахал им рукой. Тут же они скрылись в лесу, и меня такое поведение чужаков обеспокоило.

До заката мы видели их ещё два раза. Опасаясь, что намерения у них могли оказаться враждебными, я причалил к противоположному берегу. Кусты ивы, конечно, не так хороши для ночёвки, как лес, но сухостоя и валежника мы обнаружили там с избытком, чтобы ночью не замёрзнуть.

Рассчитывая на волчиц, их чутьё, легли спать, не тревожась о внезапном нападении, но копьё и топор из лодки достал, положил рядом. Долблёнку мы припрятали в кустах неподалёку от места ночёвки.

Может, мне показалось, но ночью на том берегу я слышал шаги. И волки поднимали свои лобастые головы, смотрели туда. С утра решил проверить. Действительно, прямо напротив нашего костра трава была примята. Неизвестность порождает страх. Я не боялся чужаков, но беспокоился об Утаре. Мы снова поплыли, на всякий случай держа луки с натянутыми тетивами.

Волчицы дремали, я грёб, а когда уставал, весло забирала Утаре. Как оказалось, с этой работой она была знакома. Чужаков мы больше не видели, а вскоре выплыли на большую воду.

«Неужели уже пришли к Балатону?» – удивился я, хотя, скорее, обрадовался. По моим прикидкам, полпути осталось позади. Голубая, кристально чистая вода, в которой на глубине можно было разглядеть резвящуюся форель, манила. Дно озера было песчаным. Водная гладь тянулась до горизонта, а видимые берега были крутыми и высокими, поросшими лесом.

Попытался вспомнить, как в будущем называли реку, которую нам предстояло ещё найти, – то ли Зала, то ли Драва, и именно по ней мы, как я думаю, дойдём до Альп. Плыть через озеро к другому берегу я не рискнул. По моим прикидкам, до него было километров восемь, может, десять. Свернул налево и стал править вдоль берега, поглядывая, куда можно причалить.

Плыли часа два, солнце уже спряталось за лесом на другом берегу, но было ещё светло. Вода в озере позеленела, и всё чаще стали встречаться заросли камыша. Я правил совсем рядом с ними, надеясь обнаружить проход к берегу. Наконец камыш закончился, и я увидел базальтовые скалы на берегу, а между ними – удобный проход к лесу. Там мы и вытащили лодку на берег.

Утаре пошла за хворостом, а я стал выгружать наши вещи. Прошло около получаса, а любимой всё нет. Вроде и волчицы спокойно себя ведут…

– Утаре! – заорал я.

В ответ тишина, только рыба плеснула неподалёку.

Схватив колчан и лук, едва сдержав себя, чтобы не побежать, пока не разберусь, что на самом деле произошло, устремился в лес.

Глава 19

За скалами росли величественные ели, земля под ними была усыпана мелкими иголками и шишками, какая-то тонкая трава пробилась через этот покров, стелясь сверху. Попадались небольшие сухие веточки. Вряд ли Утаре стала бы их подбирать.

Осмотревшись, пошёл прямо от базальтовых исполинов. Метров через пятьдесят появились сосны и одинокие берёзки. Поглядывая на волчиц, кружащих вокруг, я шёл дальше, пока не набрёл на небольшую полянку. Там увидел несколько крупных сухих веток, лежащих вместе. Должно быть, их притащила сюда любимая.

Под ногами хрустели сухие иголки, и я, стараясь двигаться как можно тише, вглядывался в землю, пытаясь в надвигающихся сумерках увидеть хоть какие-нибудь следы. Мне показалось, что слева потянуло запахом дыма, пота и ещё чем-то странным, неприятным. Свернув туда, вскоре обнаружил разворошенный покров, местами там оголилась песчаная почва, на росшей кустом мушмуле заметил недавно обломанную веточку. Сердце забилось сильнее. Выдернув из колчана стрелу, приладил её к тетиве и пошёл быстрее, прерывисто вдыхая носом, пытаясь ещё раз уловить запах человека.

Следы на земле стали попадаться всё чаще и чаще. То кто-то за ветку зацепился, и она, отодвинув покров хвои, обнажила песчаную полоску, то неловко ногой упёрся, оставив в мягком грунте характерное углуб ление. Следы привели меня к зарослям непролазных кустов.

Стена замшелого терновника тянулась далеко. Прошёл вначале к воде, метров двадцать. Ничего, никаких следов не обнаружил. Вернулся и, всматриваясь в поросшие зелёно-голубым мхом веточки, медленно стал двигаться вдоль кустов. Наконец у едва заметного прохода увидел на колючих ветках клочки бурой шерсти. Присел пониже, там веток было меньше, и полез по тропке через кусты. Вынырнул из них прямо к овражку у сосны-исполина. Её вековые корни под комлем обнажились, и было очевидно, что, спускаясь в балку, за них держались похитители Утаре: чёрная дорожка следов змейкой шла вниз от дерева, будто кто-то скользил и разворошил хвою.